Песах Амнуэль - Конечная остановка

Когда мы пришли в себя, луна поднялась почти до шпиля Академии. На моих часах было десять минут первого, и я подумал, что даже для Лёвы это был час поздний и к принятию быстрых решений не располагавший. Автобусы не ходили, добираться придётся пешком. Почти час ходьбы.

— Пойдём, — сказал я. — Позвоним Лёве. Ты должна его знать.

— Я его помню, конечно, — в темноте я увидел, как Ира улыбнулась. — Лёва подарил нам на свадьбу настоящую рапиру, ты её повесил на стену в большой комнате.

Рапира висела там два года, а потом я её снял, потому что Женечка начала лазить по дивану, могла дотянуться…

— Лёва живёт на Мусабекова, — напомнил я.

— Помню, напротив кинотеатра «Севиль».

— Сначала найдём телефон-автомат.

— И чтобы он работал.

— Ну, ты даёшь, — только и сказал Лёва, когда мы ввалились к нему во втором часу ночи. — Ты знаешь, что, если я сейчас не позвоню Лиле, то стану соучастником?

Он с интересом, но искоса, как бы невзначай, разглядывал Иру, так и не поняв, что произошло с его старым другом, никогда не имевшим склонности к авантюрам, тем более — любовным.

— Соучастником чего? — удивился я. — Кто-то кого-то похитил? Ограбил? Убил?

— Лиля именно так и думает, а ты что бы думал на её месте? Она из меня отбивную сделает, когда узнает.

— Рассказывай, — потребовал он десять минут спустя, когда мы сели за стол. Лёва выставил всё, что у него было: голландский сыр, сервелат (из институтского буфета), початую бутыль простокваши, неровными ломтями нарезанный хлеб. Я хотел кофе и получил его — Лёва знал, какой мне нужен, и Ире налил такой же.

Я рассказал. Второй раз, вообще-то, но первого раза Лёва, конечно, не помнил. У него, в отличие от нас с Ирой, память была обыкновенная, единственная на всю его единственную жизнь в этой эмуляции. Я рассказывал, а Лёва слушал, мелкими глоточками хлебал свой чай (он не пил кофе на ночь, кофе его так возбуждал, что уснуть после единственной чашки он не мог до утра) и переводил взгляд с меня на Иру. Похоже, он не понять мой рассказ пытался, а прочувствовать, чтобы чем-то помочь. От понимания ему не было прока, а, прочувствовав, он мог что-нибудь придумать. Лёва всегда был таким — человеком не рациональным, потому и жил, не умея хранить то, что получал, и растрачивая себя на дела, совсем ему, по большому счёту, не нужные.

Рассказ мой прервал телефонный звонок, и Лёва, многозначительно на меня посмотрев, пошёл отвечать. Звонила, конечно, Лиля — кто ещё мог в два часа ночи? «Так и не вернулся?» — горестным тоном спросил Лёва. «А что они говорят?.. Это хорошо: значит, по крайней мере, не попал в аварию…» Видимо, Лиля обзвонила все травматологии города. «И что они?..» Наконец он положил трубку и, не сказав больше ни слова, вернулся на своё место. Кивнул мне: продолжай, мол.

— И больше мы не будем расставаться, — сказал я и обнял Иру привычным жестом, руки сами вспомнили, как делали это множество раз, рукам было всё равно, в какой жизни это происходило.

— Мы прожили вместе всю жизнь, — объяснила Лёве Ира, прижимаясь ко мне и крепко сжав мне ладонь тонкими пальцами. — Мы не сможем друг без друга.

Лёва возвёл очи горе и помотал головой. Так, бывало, делал и я, отгоняя навязчивое воспоминание. Возможно, он решил, что мы вешаем ему на уши лапшу, и не мог себе представить — с какой целью. Но другом он был хорошим, и я мог быть уверен, что о ночном визите Лёва не скажет ни слова Лиле и, тем более, — милиции. Если, конечно, в милиции когда-нибудь догадаются, что мой друг мог иметь к нашему исчезновению какое-то отношение.

А мы точно собирались исчезнуть?

— Вы хотите уехать куда-нибудь? — осторожно поинтересовался Лёва. Остаться он не предложил, и правильно. Глупо было на это надеяться.

— У вас есть деньги? — задал он, наконец, единственный практичный вопрос.

Мы с Ирой переглянулись. У меня в кошельке было рублей двадцать и мелочь — довольно большая для меня сумма. Обычно я не носил с собой больше десятки, разве что по выходным. Если мы шли покупать что-нибудь более существенное, чем продукты на день, Лиля вытаскивала из буфета шкатулку, где хранила месячную зарплату — мою в большом отделении, свою в малом. Почему она разделяла наши общие, казалось бы, деньги, для меня всегда оставалось загадкой, на вопрос Лиля отвечала туманно «для отчётности», но не могла сказать, перед кем собиралась отчитываться.

— У меня шесть рублей и копейки, — сказала Ира. — Я не думала, что…

— Вот именно, — пробормотал Лёва, — вы не думали.

И задумался сам — видимо, за нас обоих. Что он мог придумать? Денег он ссудить не мог, тем более подарить — деньги Лёва всегда тратил так, чтобы впритык хватило до зарплаты, рассчитывал точно, никогда не тратил больше, но и меньше тоже. «Зачем мне лишние деньги? — говорил он. — На старость собирать рано, а непредвиденных расходов у меня нет».

Если, — подумал я, — мы с Ирой исчезнем из этой эмуляции и окажемся в другой, более к нам благоприятной, что произойдёт с нами тут? Вернёмся каждый к себе домой, не понимая, что происходило? Что вспомнит Лёва, проснувшись утром и не застав нас с Ирой? Может, вообще не вспомнит, что ночью мы к нему являлись и рассказали историю столь же невероятную, сколь и глупую? Может, вселенский компьютер Точки Омега сошьёт ткань его реальности в неразрывное целое, и он поднимется утром, как обычно, в девять, приведёт себя в порядок и отправится читать лекцию?

— Мы пойдём, — сказал я, поднимаясь, и Ира поднялась следом. Мы понятия не имели, что делать дальше; точнее, я не имел никакого понятия, а Ира, похоже, об этом вообще не думала.

— Да, пойдём, — подтвердила Ира.

— Куда? — мрачно поинтересовался Лёва и посмотрел на часы: три двенадцать. — И что мне утром сказать Лиле?

— Я сам с Лилей разберусь, — сказал я уверенно, не ощущая в тот момент сомнений, что разбираться нам с Лилей не придётся, потому что…

Потому что меньше всего на свете я хотел с кем бы то ни было разбираться. Я хотел прожить жизнь с Ирой, как прожил её однажды. Хотел жить, помня, как прожил следующее мгновение. Хотел жить, зная, что ждёт меня через пять или десять лет. Это не предопределённость, не рок, не судьба, это мой сознательный выбор. Я хотел ещё раз прожить свою жизнь с Ирой, не меняя её ни на йоту, даже самое плохое, что с нами было, даже свою смерть, о которой сейчас знал, когда она наступит. Это знание не приводило меня в ужас, напротив, наполняло уверенным спокойствием, необъяснимым, непонятным, но таким же простым и отчётливым, какой простой и отчётливой на тусклом ночном городском небе оказалась луна, когда мы с Ирой вышли на пустынную в четвёртом часу улицу и пошли, обнявшись, потому что стало холодно, а одеты мы были не для ночных прогулок.