Андрей Тяпкин-Ляпкин - Родина-2

Палыч, затеявший всю эту катавасию, показал большой палец. Мол, выделю, выделю.

И Марина сделала это. Тонко, умно, ненавязчиво объясняя людям, как им повезло. Какие перспективы их ожидают в будущем, и при этом ни разу умудрилась не упомянуть о Ходоке. О том, кто все эти перспективы будет обеспечивать. Впрочем, народ тут жил совсем не глупый и прекрасно всё понял. В тему пошли и статьи местного врача о том, КАКОЙ ценой Ходоку далось ИХ благополучие.

И люди оттаяли.

– Так что с Максимом?

– Тут вот какое дело, – Шевцов выглядел по-настоящему озабоченным, – он ничего взамен не просит. Совсем. Он живёт у хозяина Дубровки. В его доме. У него даже нет отдельной комнаты. У него ничего нет. Ни кола, ни двора. Он не получает НИГДЕ зарплаты за свою работу. Ни у нас, ни ТАМ. Здесь его кроме дружбы с Дубиниными НИЧЕГО НЕ ДЕРЖИТ. Ты поняла?

Женщина встала и гордо подняла подбородок.

– Я…

– Молчать! Сядьте, СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ Егорова.

Кузьмин сверлил её глазами.

– Ты заварила эту кашу – тебе её и расхлёбывать. Выполнять!

Алма-Ата

Февраль 2014 г.

Когда Сам рассказал ему о том, кто был тот человек, которого он вытащил из Алма-Аты и отвёз в Москву, он не поверил. Подполковник Кошечкин решил, что у президента на старости лет прорезалось чувство юмора. Внешне он никак это не показал, но Хозяин его прочёл как открытую книгу. Всё же за плечами президента была та ещё школа. Он отвёл его в свой личный кабинет и показал ему кино. А потом поставил по стойке смирно и ПРИКАЗАЛ ему верить.

Подполковник Кошечкин понял, что 'попал'. Отсюда, из этой комнаты, было только два выхода. На тот свет или верить. Он едва не щёлкнул каблуками, вытянулся и рубанул.

– Есть верить!

Развернулся и пошёл служить.

– Кошечкин, смотрю я на тебя и знаешь, кого я вижу?

Подполковник устало вытянулся в кресле в своём 'зазеркалье'.

– Кого?

Максим с удовольствием хомячил плитку шоколада, а потому был невнятен.

– Себя. Три года тому назад. Ты теперь не подполковник. Ты теперь – раб.

Начальник спецбазы номер двадцать два дробь восемь, как она значилась по документам, катнул желваки и ничего не ответил. Нервы у него были железные. Впрочем, Максима это не обмануло.

'Проняло тебя, дорогой. Проняло. Ну что ж… вода камень точит. Будем работать'

Перед самой отправкой очередного груза, сплошь состоящего из маленьких двухкиловаттных генераторов, Иван Кошечкин сунул Максу в руку записку. В записке была только одна фраза.

'Чего ты хочешь?'

Иван с тоской вспоминал то время, когда он, молодой сотрудник спецслужб, мотался по всей стране, занимаясь очень нужными и важными делами. А командировки за рубеж? Временами это было опасно. Иногда смертельно опасно, но он понимал, что это было необходимо и что его начальство это ценило и не забывало. Кошечкин не был карьеристом, но здоровое честолюбие у него присутствовало в полной мере. Когда его вызвали в Москву и показали фото Укасова, он воспринял это как шанс. Шанс проявить себя перед самыми верхами. Да и дел то было… тьфу! Вытащить из под носа американцев этого человека и привезти в Москву. Был, правда, один нюанс – это надо было делать ВЕЖЛИВО. Но ничего – справился! А командировка на Гавайи? А очередное звание? Подполковник тогда впервые почувствовал укол. Где то в желудке. Уж слишком быстро и весело стала развиваться его карьера.

А потом подписка. Гостайна ТАКОГО уровня, что проще было сразу застрелиться. И никаких перспектив. Иван понял, что этот склад – единственное, что он будет видеть до конца своих дней. И выхода отсюда не было никакого. Разве что в могилу. Он никогда не задавал много вопросов, но и дураком он тоже не был. Да и связи кое-какие у него имелись, так что слухи о бесследном исчезновении многих коллег он сразу связал с этим проектом.

Родина.

'Красивое название придумали. Душевное'

Подполковник посмотрел на то место где только что исчез Ходок и пошёл проверять посты.

Надо было что-то делать.

Дубровка.

Апрель 14 г.

Снег в этом году растаял рано. Аж в середине апреля, что приятно грело сердце мечтами о тёплом лете и хорошем урожае. Одно было плохо – раскисшая земля, превратившаяся в жирную непролазную грязь. Хутор, весной и осенью, когда шли дожди, был полностью отрезан от мира – дорога до Заозёрного была совершенно не проходима. Выручали моряки из Южного, но погода в это время года была настолько непредсказуема, что и они не всегда рисковали выходить в море. Короткие, но яростные шторма налетали внезапно. С ледяным ветром, снегопадами и крутой волной. А если учесть, что плавать приходилось вдоль скалистых берегов, то выход в море превращался в настоящий подвиг.

Макс выдрал сапог из грязи, поёжился от пронзительного ветра и, прищурившись, оглядел бухту. Волна даже здесь была нешуточная, а уж что творилась там, за сопками, на выходе из бухты… Несмотря на ясное и чистое небо со стороны моря раздавался непрерывный гул. Весенний северный океан это, знаете ли, не подарок. Однозначно! Максима передёрнуло.

'Не, братцы, море – это не моё!'

Возле пирса стоял катер, долбясь бортом о старые покрышки. Десяток 'братцев' орудовал самодельным подъёмным краном и грузил на борт какие-то ящики. Электромобиль, на котором он всё это привёз, увязнув по днище в грязи, прицепленный к четвёрке тяжеловозов медленно проплыл к навесам, где уже стояли два его собрата, ожидая когда же, наконец, просохнет проклятая дорога.

И всё равно – было ХОРОШО! Максим вздохнул полной грудью. Этот воздух был сладок, чист и немыслимо вкусен. Никакого смога. Запах моря смешивающийся с запахом хвои и чуть-чуть дровяного, не угольного или, упаси Господь, мазутного, дымка. Благодать!

Настроение было преотличным – эта скала дрогнула и поддалась. Максим снова перечитал мятую записку Кошечкина.

– Ой, Ваня, чего я только не хочу!

Макс запнулся. Улыбка слезла с его лица в один миг.

'А чего я хочу? Я… я… не знаю'

Укасов выбрался на самодельный дощатый тротуар и уныло побрёл у дому. В голову ничего не приходило.

Марина тихо выдохнула и постаралась стать незаметной. Он её не узнал! В окно она видела, как Максим, устало волоча ноги, зашёл во двор, тяжело поднялся на высокое крыльцо и, хлопнув дверью, вошёл в дом. Было слышно, как он негромко ругается в сенях, стягивая с себя сапоги. А потом он вошёл в комнату. Сердце у Марины было готово выпрыгнуть из груди, кровь отхлынула от лица, а язык онемел. Но ничего страшного не случилось – мужчина через силу улыбнулся хозяйской дочке, чмокнул в щёчку хозяйку дома, хлопотавшую на кухне и, мельком поглядев в её сторону, кивнул.

– Это Марина, из Управы прислали.