Виктор Слипенчук - Звёздный Спас

– Позвольте-позвольте?!

Послышалось осторожное бульканье.

Такое впечатление, будто наполняют рюмки. Кеша усмехнулся – тайное философское общество, мистерия, школа?!

И сразу, без всякого логического перехода, весёлый бодрый голос сообщил, что Всемирная Интернет-паутина prim.ru приглашает всех желающих на совместную встречу Нового года. Предлагаются: дискотека, фокусы и фейерверки. Сбор возле главного корпуса сельскохозяйственной академии в двадцать ноль-ноль.

И опять с механической монотонностью докладчика, читающего по бумажке, прозвучало оповещение, что до времени «Х», пересечения орбит Земли и гигантского астероида Фантом (неофициально – Фантомас) осталось… (Сколько осталось – шум сипящего микрофона заглушил.)

«По решению стран Совбеза ООН, во избежание паники населения вся информация о Фантоме считается конфиденциальной и подлежит огласке в средствах массовой информации только с разрешения службы СОИС [1] ».

Затем шёл длинный перечень стран и процентный рост суицидальных явлений, уже обнаруживающий прямую зависимость от приближения времени «Х».

Иннокентий Иннокентьевич Инютин, или попросту Кеша, вернулся домой четвёртого числа месяца тебеф. Все четыре дня новогодних торжеств он провёл на явочной квартире своей возлюбленной. Конечно, никакой явочной квартиры не было, то есть не было вообще никакой квартиры. Была коммуналка из трёх комнат, так сказать семейное общежитие. Обыкновенное, покосившееся, на деревянных сваях, под которым находился дровяной склад. В помещении общежития имелись три окна, почти вывалившиеся наружу, – даже постоянные жильцы (три подружки) побаивались ходить под ними. Это было видно по натоптанной тропке, опасливо оббегающей рискованное пространство.

Кеша прошёл по снегу напрямую к лестнице. Но не потому, что ничего не боялся (он действительно не боялся). И даже не потому, что таким образом мог загодя удовлетворить своё любопытство – увидеть бо́льшую часть ветхого помещения. Главным было его внутреннее сопротивление обстоятельствам: и в мыслях, и в словах, и в действиях. Впрочем, сам он этого не понимал. Относил свои действия и определения наподобие «месяца тебеф» и «явочной квартиры» к чувству юмора и иронии, которые, несомненно, присутствовали, но не преобладали. В нём преобладала жажда противоречия, какое-то инстинктивное желание вырваться из круга, как он говорил, замызганной и замшелой повседневщины. Во всяком случае, он хотел как-то приподняться над нею.

Возлюбленную звали Фива, что в переводе с греческого – светлая. Наверняка все знакомые называли её Фифой.

В общем, Кеша обозвал Фиву Фифочкой. Опять же не потому, что она была вызывающе одета и вела себя соответственно, – вовсе нет. Просто так само получилось – для удобства произношения.

Когда Кеша познакомился с нею и назвал Фифочкой, она поправила его. Но не на дискотеке, а на следующий день, утром, когда ещё лежали в постели.

– О, Фифочка! – горячо лобызая её грудь, шептал Кеша.

Он весь дрожал, он не верил свершившемуся «счастью». Она вполне могла высвободиться из его объятий ещё вчера, но не высвободилась. А когда, как говорится, поезд ушёл и никакие выяснения отношений уже не имели того особого смысла, она вдруг сказала (нет, не сказала, а одёрнула Кешу):

– Какая я тебе Фифочка? Я – Фива Кенхрейская!

– Кент-хренская?

– Да не Кент-хренская, а Кенхрейская!

Это была такая странная и неожиданная поправка, что Кеша растерялся, не знал, что подумать. То есть он подумал, что она ему грубит. Так сказать, поздно опомнилась, запоздало машет крыльями.

Однако что произошло, то произошло, самодовольно подумал Кеша. Теперь, сколько ни маши, а случившегося не отменишь.

И вдруг он почувствовал, что девушка, с которой он занимался любовью, плачет. Чтобы удостовериться, он прильнул к ней, и она, осознав, что ей уже не скрыть слёз, задыхаясь, всхлипнула, а потом, уже ни о чём не заботясь, заголосила, как голосят деревенские бабы.

– Да, конечно, я для тебя всего лишь какая-нибудь Фифочка, Кент-хренская. Так знай же, что и ты для меня никто!

Она отвернулась от него и, захлёбываясь слезами, уткнулась в подушку. Этот её внезапный плач задел Кешу, проник в самое сердце. Он вдруг понял Фиву – всю-всю, до капельки, до донышка, и ему стало жаль её. Он сам был готов заплакать.

Кеша придвинулся к ней, уткнулся в плечо и стал осторожно гладить её руку. Сколько это длилось – бог весть. Наконец она успокоилась, повернулась к нему: знает ли он, что Фива Кенхрейская – то же, что и Коринфская?

Нет, он не знал.

– Была такая царица в Древней Греции из города Коринфа, – сказала Фива. – Она была блондинкой и настоящей красавицей среди черноволосых гречанок.

Кеша и Фива обнялись и очень долго лежали не шевелясь. И это было совсем не то, что было прежде. Прежде они стремились друг к другу, словно продираясь сквозь чащу, – не замечали ни ссадин, ни царапин, ни рваных одежд. Теперь ничто не ускользало от их внутреннего взора – они были полны нежности, как единый сосуд.

Только пополудни Кеша пошёл в магазин. Новый год продолжался, и ему захотелось продлить праздник. Для этого он решил купить яблок, мандаринов, апельсинов и ещё бутылку шампанского.

Новый год, Фива, фрукты – всё это должно было воссоединиться, продлиться и отложиться в памяти. Во всяком случае, он с детства не представлял Нового года без апельсинов. Без их запаха вечного лета, смешанного со снегом.

Самое яркое впечатление детства – ему позволили сорвать с ёлки настоящий апельсин. Он держал в руке ярко-оранжевый плод, и ему казалось, что он держит полыхающее солнышко. Потом обронил его, и на снегу долго-долго горела как бы капелька отдельно живого пламени.

Они с отцом вернулись, но никак не могли отыскать волшебный плод.

– Нету, нету, – говорил отец, перешагивая сугробы.

И он повторял за ним:

– Нетю, нетю.

А потом перед глазами у Кеши словно развернулся и свернулся тёмно-синий веер, усыпанный мерцающими звёздами. И сразу он увидел солнечный апельсин на подтаявшем снегу, ощутил его прикосновение к щеке и почувствовал запах вечного лета, смешанного со снегом и хвоей.

Внезапно Кеша подумал о деньгах – хватит ли на фрукты и шампанское? Всё внутри сжалось – или сбежалось? – в леденящий кружочек – вчера на дискотеке он был щедр, как олигарх. Кружочек лопнул, но ещё прежде он вспомнил о новенькой «подкожной» тысячерублёвой, спрятанной в брючный карманчик для часов. Всё в нём ещё сжималось, а он уже нащупал хрустящий банковский билет. И опять на какую-то долю секунды мелькнул перед глазами тёмно-синий веер, усыпанный мерцающими звёздами, и его охватила неудержимая радость – праздник продолжается.