Юлия Зонис - Ме-ги-до

Отец Павел спал, и ему снился сон. Снилась деревенская околица. Вечерние косые лучи так и тянутся через церковную маковку, ласково ощупывая черную землю. А маковка переняла у них цвет, налилась медью и золотом, и гуу-дуу-ом! — гудит большой колокол. Листва на деревьях свежая совсем, значит, май на дворе. Деревенские тянутся к молитве. Он, отец Павел, стоит на пороге церкви, рядом небольшой служка, вихрастый, быстрым глазом косит, сразу видать — постреленок еще тот. А в цветной толпе, среди рубах и платков алеется что-то, и золотом, и искрами бежит по пруду и верхушкам берез. Что алеется там? Отец Павел силится разглядеть, щурит глаза аж до слез, но это, прекрасное, яркое, ускользает, оставляя только резь под веками и в горле комок. Гууу-у. Дуу-у.

— Дуу. Дыы. Ты. Ты живой, что ли?

С усилием отец Павел открыл набухшие веки. Что-то дергало его за плечи, отпускало и снова дергало. Повертев головой, отец Павел обнаружил, что все еще пристегнут к парашюту. Ветерок поддувал, и парашют тащил священника по ровной, сухой, колючками и камешками усеянной земле. Рядом медленно шагали чью-то ноги в старых армейских ботинках. Посмотрев вверх, отец Павел встретился взглядом с обладателем ботинок. Это был человек лет сорока, загорелый, сухопарый, в вылинявшем и пропыленном обмундировании десантных войск Союза. На плече его болталась древняя, как мир, автоматическая винтовка. Светлые глаза в обрамлении морщинок внимательно смотрели на отца Павла.

Священник прокашлялся и как можно более вежливо попросил:

— Вы не могли бы помочь мне отстегнуться?

Ни слова не говоря, человек придавил ботинком раздувшийся желтый купол. Отец Павел стащил с живота запаску, затем отстегнул основной парашют и с облегчением скинул лямки. Отделавшись от парашюта, он сел и тщательно себя ощупал. Вроде бы ничего сломано не было, и даже нигде не болело. Пока священник занимался осмотром, его спаситель вытащил из кармана пачку сигарет, и, прикрывшись рукой от ветра, прикурил. Сделав несколько затяжек, он протянул сигарету священнику.

— Благодарствую. Простите, не курю.

Спаситель хмыкнул.

— Я бы на твоем месте все же покурил.

Присев на корточки, он уставился в лицо священнику. Бледно-голубые глаза блестели, как галька на дне ручья.

— А знаешь, брат, это ведь я тебя подстрелил.

Отец Павел смутился. Должно быть, человеку неловко — ведь тот чуть не убил ближнего своего, можно даже сказать, товарища по оружию. Надо как-нибудь его приободрить. Священник откашлялся и сказал:

— Это простительная ошибка, сын мой…

Десантник ухмыльнулся. Зубы у него были удивительно белые и ровные.

— Никакая это не ошибка… отец мой. Я стрелял вполне намеренно. В тебя, а не в парашют. Прицел вот только у винтовки совсем съехал. Надо подвести.

Человек скинул с плеча винтовку, и на мгновение священнику показалось, что тот сейчас разрядит весь магазин в него, в отца Павла. Однако десантник только подкрутил что-то в оружии, вскинул винтовку к плечу и выстрелил в торчащий между двух камней сухой куст. Верхняя ветка куста треснула и разлетелась в щепки.

— Вот сейчас нормально, — с удовлетворением заметил десантник и закинул оружие обратно за спину.

Обернувшись к священнику, он широко улыбнулся и протянул руку. Поперек ладони у него тянулся белый шрам, а костяшки пальцев были обмотаны черными полосками ткани.

— Жерар. Можешь звать меня полковник Жерар.

Отец Павел, поколебавшись немного, руку пожал. Пожатие полковника было крепким — пожалуй, даже чересчур крепким.

— А ты не слабак, хотя и длиннорясый, — отметил полковник, убирая руку. — Ну что, вставай, святой отец. Приехали. Дальше придется пешком.

Огонек лизал сухие ветки. Жадно потрескивало голубое пламя, искало и не находило пищи. Колючки и кустарник сгорали быстро, так что приходилось постоянно подкидывать в костер хворост. Когда полковник Жерар в очередной раз вынырнул из темноты с охапкой веток, отец Павел робко предложил:

— Может, попробуем подать сигнал? В поселке мог сохраниться передатчик или что-нибудь…

Полковник бросил сушняк, уселся по-турецки у огня и хмыкнул.

— Чему вас там учили, в вашем лагере? Правильно падать на голову неприятеля? Демоны блокируют сигналы на всех частотах. Иначе тут журналистов уже набежало бы больше, чем бесов.

Отец Павел нахмурился.

— И вы ни разу не пробовали связать с нашими?

— С кем — с нашими?

Глаза полковника отблескивали красным, а лицо сливалось с темнотой.

— И на кой черт мне с ними связываться? Во-первых, меня тут же и расстреляют как дезертира, а, во-вторых…

Он наклонился, подкинул несколько веток в огонь и снова ушел в темноту.

— Во-вторых, ты, святой отец, никогда не задумывался, а что вообще происходит?

Священник удивленно взглянул на военного.

— О чем же здесь задумываться, сын мо… то есть полковник Жерар? Это Армагеддон, последняя битва, и сражаемся мы с ратями дьявольскими. О том говорится в Святом Писании…

Жерар невесело усмехнулся. Поерзал, ища местечко потеплее. В спину людям задувал ледяной ветер пустыни. Наконец полковник устроился так, что тепло струилось в его сторону, а дым отдувало от лица, и только тогда ответил:

— Знаешь что, святой отец. Когда я читал все эти священные книги — а я читал их очень внимательно, можешь мне поверить — так вот, мне всегда казалось, что люди придумали бога как большее зло. В мире ведь есть столько страшного, что если бояться всего, вообще свихнешься. Вот они и выдумали бородатого воротилу на небесах, чтобы бояться только его. Но мне никогда не приходило в голову, что может быть и наоборот.

Ветка в костре затрещала, и отец Павел испуганно оглянулся — ему показалось, что в спину ему очень внимательно и очень недобро смотрят чьи-то глаза. Однако вокруг было пусто, только ветер тащил по земле комки перекати-поля, да изредка пробегали на границе света и мрака шустрые фаланги. Между тем полковник поворошил в костре прутиком и снова заговорил:

— Помнишь, что там в Святом Писании говорится про первую войну ангелов? Да что я, ты же поп, конечно, ты помнишь. Так вот, Господь не победил. Война вообще еще не кончилась. Она идет сейчас. По-моему, было так: когда бог выкинул всех этих мятежных ангелов с неба, он сообразил, что сражаться на его стороне, в сущности, некому. Ты же видел Михаила? Ну, видел наверняка в новостях, большой такой парень с крыльями и глупой рожей? Так вот, там все такие. Все, кто остался. А эти, падшие — о, они отличные солдаты. Вернись они на небо, они надрали бы божьему воинству задницу. Навязали бы создателю вечную войну, да и непонятно — справился ли бы он с ними на этот раз? И вот тогда Господь сделал единственно возможное — он построил баррикаду. Защитную стену. Называй как хочешь. Он кинул им на дорогу тысячи миров. А в мирах поселил людей и еще всяких тварей, так что падшим, волей-неволей, пришлось с ними сражаться. Я не знаю, что там творилось в первых мирах, но наш наверняка последний. Последняя ступенька к небу, понимаешь? Нас пришлось натаскивать сто тысяч лет, или двести тысяч, но мы наконец-то стали тем большим злом, которое швырнули под копыта меньшему. Потому что ни один ангел и ни один демон не додумается до такого — бросать в нападающих шестимесячных младенцев или тупых священников. Потому что по всем правилам мы должны победить.