Генри Олди - Право первородства

— Ваш наивный жертвенный баран, Артур Рустамович, кое-что почуял. Правда, ошибся адресом. Я-то его резать не собираюсь. Ты ещё не понял. Шамиль?

Шамиль нахмурился:

— Понял? Нет, не понял. Он же псих, а не баран!

— Баран. Натуральный баран. Говоря современным языком, Артур Рустамович желает выйти из-под юрисдикции Творца.

«Господь — крепость жизни моей: кого мне страшиться?» Псалом Давидов за номером двадцать шесть. Считают, что более точный перевод: «Господь — крепость души моей». Твой брат, Шамиль, желает эту крепость разрушить. Выйти душой, видишь ли, на свободу. Крепость души, не жизни. Самоубийство — не выход…

— Самоубийство? — прохрипел Артур. — Ну уж нет! Себя убью, к Нему попаду. Тёпленьким. Ни оружия, ни друзей… Не хочу!

— Отречение — не выход. Всевышний либо внимания не обратит, либо…

— Похули Бога та помри! — подсказали от забора.

Учитель кивнул:

— Спасибо, Коля! Иов, глава вторая. «Похули Бога и умри». Тоже не выход.

— А Бечеду-мечеду жертвы приносить — выход? — возмутился Шамиль. — Ладно, брат, решил ты, что Аллах плохо с тобой поступает. Чем бревно против Аллаха поможет?

— Моё дело! — хмуро повторил младший. — Каждый сам за себя решает!

— За себя! — подхватил Александр Петрович. — Вы сказали, не я. Дело в том, Шамиль, что всякий бог требует платы. «Даю, чтобы Ты дет», — это не римляне первыми придумали. Артур Рустамович желает, чтобы аварский громовержец защитил его от Бога.

— Чужого бога! — взревел Артур. — Жестокого, подлого…

За такую услугу барашка мало. Целого стада мало! Тут нужна настоящая жертва. Твой брат, Шамиль, вспомнил, что в селе Хитцы есть отавный парень Коля. Всем хорош: псих, вероятно, с судимостями. Родственники померли…

— Именно! Односельчанам будет достаточно узнать, что бедного Колю пристроили в психбольницу. Документы оформить — плёвое дело. Или они уже оформлены. Артур Рустамович? Одного не пойму: что вы ему про меня наплели? Педагог по определению — злодей, учеников ест, кровь их пьёт. С этим соглашусь. Но почему — оборотень?

— Ничего не говорил! — отрезал Чисоев-младший. — Зачем? Я и не знал, что вы сюда приедете. А ты. Шамиль, не верь ему, не верь Александру Петровичу! Хороший он человек, мудрый, но старый. Всё перепутал, всё наизнанку вывернул. Доказательства где? Бревно есть, камень есть. Коля-афганец есть. Живой!

И все живы: никого не режу, не убиваю. Да, обиделся я на Творца. Не хочу под Его рукой ходить, на ниточках висеть. А больше ничего и нет. Не докажете!

Александр Петрович еле удержался от привычного:

«Не ври!» Дети выросли… Куда больше его беспокоило то, что речь Артура стремительно теряла былую гладкость. Акцент прорезался сильней, чем у Шамиля, звуки выходили гортанными, цокающими. Не речь — клёкот орла, стук копыт. Кожа на лице Чисоева-младшего потемнела, заострился орлиный нос…

— Я, Артур, ничего доказывать не собираюсь. Сегодня утром ваш брат сказал мне: «Не понимаю, что происходит!» Я, как мог, объяснил. Конец урока.

Он повернулся к Шамилю, но чемпион лишь сдвинул густые брови. Артур тоже промолчал. Псих, и тот оборвал песню. Поставил канистру на землю, коробок выплюнул.

— А теперь слушай меня, брат, — сипло начал Шамиль. — Внимательно слушай!

Младший зыркнул исподлобья:

— Дун гiенеккун вуго!

— Слушай! Учителя не обвиняй. Я его попросил, я к нему приехал. Сан Петрович увидел — и сказал. И ты тоже, брат, сказал. Разное вы сказали. Ты сказал, что резать никого не станешь.

Ни Колю, ни Ваню, ни Хасана. Дида мун битiун вичiчiанищ? А если сказал, то объясни. Гьа-б щи-б? Что это всё значит? Бичiчiуларо. Артур! Нет, не докажи. Я тебе, брату, и так поверю. Объясни!

— Извините, что вмешиваюсь!

Лысый художник, никем не ждан, заглянул через плечо Чисоева-старшего.

— Я, собственно, хотел насчёт заказа уточнить, но краем уха услышал. Опять-таки извините…

— А? — дёрнулся Артур. — Вы… Вы работайте, Валентин Иванович…

Художник вытер потную лысину платком:

— Работать? Хотел бы уточнить, над чем именно. Вырезать в дрянной сосне собственную статью УК? То, что вы сейчас наговорили, тянет на 93-ю, пункты «б» и «е». Не удивляйтесь, Александр Петрович. Это вы у нас правильный и застуженный, а меня по жизни изрядно рёбрами повозило. Неуплата алиментов — одно дело, а умышленное убийство при отягчающих — иное. Так что?

— Что? — озверел Чисоев-младший. Деньги не заплачу, вот что! Я вас. Валентин Иванович, уважаю, но и вы меня уважьте. До темноты должны закончить кровь из носу…

Лысый отрицательно мотнул головой.

— Сговорились, да? За спиной моей шептались?! — Артур набычился. — Не хотел! Мамой клянусь, не хотел!..

Рука скользнула к поясу, к кожаной кобуре.

— Брат! — крикнул Шамиль. — Не надо!..

Опоздал. Пистолет был в руке — Browning BDAO Compact, подарок на сорокалетие.

— Меня слушайте! Меня! Вы, Валентин, идите работать. Тебя, брат, очень прошу: оставь мой дом. На твой вопрос отвечу, обязательно отвечу. Потом!

Старший глянул младшему в глаза. Вдохнул.

Выдохнул…

— Чисоевы!!! Прекратить!

Не велит наука педагогика голос повышать, но много гитик имеет она. Иногда собакой Баскервильской взвоешь. Вот, польза несомненная. Шамиль обмяк, из стальной пружины сделался человеком. Артур повертел в руке пистолет, в кобуру спрятал. Моргнул виновато:

— Извините!

Учитель взял депутата и чемпиона за руку, потянул к воротам. Клюка путалась в ногах, вырывалась, била тутой кривулей в ладонь.

— Гэть! Гэть! — ликовал контуженный Коля. — Браму за нымы затворыты, колом пидперты!

Охранники ждали возле открытой калитки.

— Был у меня брат! — прохрипел Шамиль.

Учитель хотел возразить — не успел. В уши ударила милицейская сирена. Пока ещё не рядом, в конце улицы.

Шкаф по имени Стас нетерпеливо махал рукой:

— Проходите, проходите!..

— Калитку заприте! — кричал вслед Артур. — Не пускайте никого! Никого!..

«Беркуты» встретили их у третьего дома, возле гнилого тына. Сначала запахом: табак с ружейным маслом и гуталином, потом — автоматными стволами в упор.

— Стоять на месте! Руки!

Двое слева, двое справа. Ещё двое за спину заходят.

— Руки!!!

— Руки? — Шамиль махнул депутатскими корочками. — Оторвать? Могу! Становись в очередь!