Аркадий Стругацкий - Том 11. Неопубликованное. Публицистика

А вообще во всех наших встречах в Казахстане аудитория встречала нас восторженно: удивительно симпатичные, не избалованные вниманием столичных гостей были там люди. Аркадий, молодой, высокий, красивый, рассказывал со сцены о своих произведениях, о работе писателя, о своих взглядах на фантастику. Вероятно, не всё в его выступлениях было близко и понятно слушателям, но провожали его не менее дружными и искренними аплодисментами, чем дуэт поэтов-песенников, чем прелестного Джима Паттерсона с его морскими и лирическими стихами, чем Ваню Лысцова, с некоторым завыванием читавшего свои «народные», заполненные диалектизмами стихи. Однажды, когда в Уральском пединституте мы выступали чуть не до полуночи и нас все никак не хотели отпускать студенты, местная власть в лице молодой, красивой «комсомольской богини» Клары нервозно торопила нас скорее заканчивать встречу. Оказывается, в это время в одной близлежащей деревне уже вовсю кипели котлы с бешбармаком, стол был уставлен литровыми банками с черной икрой и бутылками с коньяком – дело было лишь за нами. (Такого изобилия на столе я больше никогда не видела.) Только мы прибыли (время было заполночь), за стол уселась местная «знать». Главной персоной, как официальная глава делегации, оказалась на этом застолье я. И поэтому мне вручили голову барана, которую я должна была расчленить на части и распределить эти части между высокопоставленными гостями. Благо, рядом сидела Клара и тихо подсказывала мне: «Глаз – председателю КГБ, ухо – главному милиционеру» – и т. д., в том же духе. Потом ели прямо руками из общей миски вкуснейший, жирнейший бешбармак, пили коньяк, выходили на улицу подышать – и так до пяти утра. Это испытание не выдержал только Джим: его, ухватившегося мертвой хваткой за полюбившуюся ему Клару, внесли в машину, остальные расселись по машинам самостоятельно. Помню, что сама я с трудом разыскала свою койку в двенадцатиместном гостиничном номере: было около шести утра, и было мне муторно. А в 9 утра нас уже ждали ребятишки в одной из школ города Уральска. Мой биологический будильник сработал как всегда точно: в половине девятого мы с Кларой вошли в комнату наших мужчин. Храп там стоял могучий. Надежда наша обнаружить кого-нибудь живого среди этих распластавшихся тел едва тлела. Однако, два «тела» – Аркадия и Джима – оказались весьма сознательными. Они поднялись, и мы блестяще провели встречу со школьниками.

Очень я теперь сожалею, что, будучи знакома с такими замечательными людьми, я в свое время не сделала ничего, чтобы сохранить память обо всех наших встречах, разговорах, о том, как они говорили, шутили, воспринимали окружающее и окружающих, о тех мелочах, деталях, которые составляют живой портрет человека. Что-то еще я могу рассказать об Аркадии – с ним мы встречались гораздо чаще, чем с Борисом. Он жил в Москве, сначала на Бережковской набережной вместе с родителями его жены Елены. Потом Аркадий купил небольшую двухкомнатную квартиру на Проспекте Вернадского. Квартира находилась на последнем, по-моему, семнадцатом этаже, из ее окон открывался вид на Тропарево, на одиноко стоящую там церковь, на зеленый простор. Не знаю, стоит ли говорить в связи с этой квартирой об отношении к Стругацким в Союзе писателей в 60 – 70 годы. Мне кажется, секретари Союза и чиновники от литературы побаивались Стругацких и ненавидели их. Во всяком случае, хотя у Союза были возможности предоставить Стругацкому квартиру, и неоднократно, ему всегда, под разными предлогами и без них, отказывали в этом, хотя у него были все основания претендовать на жилье. Поэтому Аркадию пришлось покупать квартиру за свои деньги – а платили ему тогда мало и редко, – и поселилась семья Стругацких в составе Аркадия, Лены, их дочери Маши и внука Вани в этой тесной квартирке на Юго-Западе Москвы. Когда – и тоже не единожды – Стругацких приглашали на литературные форумы за рубеж, Аркадию этих приглашений даже не показывали, а приглашающей стороне отвечали, что Стругацкий, мол, болен или в отъезде.

Мы часто общались по делу и просто так, «домами». Аркадий с Леной бывали у меня дома и на даче. Аркадий очень любил моих ребят. Часто спорил по разным предметам с моим мужем. Запомнился мне, например, один их разговор на тему, сможет ли советский человек жить в капиталистическом обществе. Мой Юрий утверждал, что не сможет. Аркадий был убежден, что всякий человек может приспособиться к любым условиям. А мы с Леной лепили в это время пельмени и веселились на кухне.

Аркадий был моим первым редактором. Я начала в шестидесятых годах заниматься переводами НФ с английского языка и свой первый переведенный мною рассказ Рассела «Подарок от дядюшки Джо» попросила прочитать Аркадия. Он очень основательно прошелся по моему переводу, затем объяснил мне каждую свою правку, поделился своими соображениями о переводах вообще и дал мне свое «добро» на дальнейшую работу на этом поприще. С тех пор я довольно много перевела, изданы мои переводы в различных издательствах, но редко кто из современных редакторов знакомил меня со своими правками, даже с изменением названий произведений – все это я зачастую обнаруживала в уже вышедшей книге. А тот, первый рассказ, отредактированный Аркадием, увидел свет совсем недавно: в те годы он был абсолютно непроходим «по идейным соображениям».

Пытаясь хоть как-то оживить в своей памяти образ Аркадия, я обратилась к собственному сыну: «Каким ты помнишь Аркадия?» – «Большим, добрым и очень веселым», – ответил он. Ничего больше вытянуть из него мне не удалось. А дочка, которую Аркадий очень любил и до последнего дня передавал ей приветы, сказала: «Помнишь, он написал китайскими иероглифами: «Мао джуси ши ванбодань» – «Председатель Мао – тухлое яйцо»? А еще помнишь, они с женой приезжали к нам на дачу, в Опалиху. Аркадий все время был хмурый, только когда мы с двумя дворняжками выходили на лыжах в лес, он становился веселым, дурачился в снегу с собаками, много шутил, рассказывал смешные истории про себя и Лену».

Бывали мы и на днях рождения друг у друга. Когда я приходила к нему, за стол усаживались всегда на кухне. Встречал меня в крошечной передней сам Аркадий. Выходила в прихожую и Елена (последнее время они жили вдвоем). Подолгу просиживали за столом, спорили, Аркадий много рассказывал о своей жизни на Дальнем Востоке, где он служил переводчиком с японского языка.

Последняя моя встреча с Аркадием была очень грустной. Я зашла навестить их незадолго до моей поездки на Юг в августе или сентябре 1991 года. Прихватила с собой бутылку отличного армянского коньяка. Аркадий, как всегда, встретил меня в передней, помог снять плащ. Вышла из своей комнаты и Лена, как-то небрежно одетая, с помятым лицом, с вымученной улыбкой. Обнялись, поцеловались, я стала уговаривать ее пойти куда-нибудь на выставку или на концерт. Она отказалась, сославшись на больные зубы. «Да и вообще, – сказала она, – мы теперь никуда практически не выходим». Аркадий провел меня к себе в кабинет, он же спальня, гостиная. Все стены были стеллажами, плотно уставленными книгами. У окна помещался большой письменный стол, под стеллажами – софа. Вот, пожалуй, и вся мебель. Он достал рюмки, воду – то ли «Тархун», то ли «Байкал». Разлил коньяк – себе пополам с газировкой, – и стал рассказывать мне о своих «хождениях по мукам»: о походах в ЦК ВЛКСМ, где его обманывали, а он верил этим людям, их обещаниям и посулам и затем тяжело разочаровывался в них. О своих письмах и встречах с Демичевым в ЦК КПСС, где его так же вежливо водили за нос. Он показывал мне аккуратно подшитые в папках копии своих писем в ЦК и Союз писателей и несуразные, казенные ответы на них. «Все это стоило бы издать» – сказала я ему. Он согласился, сказал, что времени вот нет заняться этим.