Виталий Вавикин - Мир, где приносят в жертву планеты

– Не все так просто забывают крах надежд, – сказал Феликс, который сейчас был больше похож на ребенка, затеявшего какую-то шалость, – глаза горят, язык снова и снова облизывает в волнении сухие губы.

Абидеми смотрел пару долгих секунд на Келлера, затем кивнул и, не встречаясь больше ни с кем взглядом, пошел в комнату, где находилась Субира. Она услышала, как открылась дверь и кто-то вошел, – сидела на диване, сжимая в руках стакан с холодной водой, на дне которого почти растаяли кубики льда, и заставляла себя не оборачиваться.

– Субира, я… – начал было Абидеми, но тут же осекся, увидев, как она тряхнула головой. Не надо слов, просто сделай то, что делаешь обычно для других людей – вот что хотела сказать сейчас она.

Абидеми подошел ближе. Чувств не было. Не должно было быть. Он так часто забирал у людей воспоминания. Осечки не бывает. Процедура безболезненная, но боль приходит позже к абсорберу, когда чужие воспоминания становятся собственными, растворяются в сознании.

– Мне будет больно? – тихо спросила Субира.

– Это не боль. Это…

– Если не боль, тогда просто сделай так, чтобы я все забыла. И не говори ничего. Сейчас не говори. Потом можешь говорить сколько захочешь.

– Как много забрать твоих воспоминаний?

– А как много ты можешь?

– Хочешь, я сделаю так, чтобы ты не помнила меня?

– А это возможно?

– Не уверен, но я могу попробовать.

– Тогда попробуй. – Субира закрыла глаза.

Абидеми выждал пару секунд, затем осторожно прикоснулся к ее мыслям. Субира вздрогнула, уронила стакан. Он ударился о мягкий ковер – тихо, лишь звякнули остатки льда. Абидеми забрался чуть дальше – неглубоко, иначе он сойдет с ума, иначе он сотрет у возлюбленной все воспоминания, превратит ее в чистый лист. Абидеми не знал, правда ли способен на такое, но слышал, что опытному абсорберу это под силу. Он может сделать это однажды, потому что потом его мозг лопнет, а если и нет, то его отправят в тюрьму. Хотя в тюрьму он может попасть даже за то, что делает сейчас. Десять долгих лет в подводной тюрьме. Или в лучшем случае его лишат лицензии, сделают безработным. Но это лишь в лучшем случае.

Стирать воспоминания запрещено, если это не происходит в специализированных конторах, где протоколируется каждое воспоминание, где пациент в присутствии свидетелей ставит подпись под толстым, как самый нудный в мире роман, договором. Дальше абсорбер проникает в его мысли. Забирает толику воспоминаний детства, чтобы установить контакт, чтобы почувствовать пациента. Затем крадется по лабиринтам сознания, пытаясь отыскать нужный фрагмент. И каждая ошибка абсорбера – это потерянные для клиента воспоминания. И невозможно иначе. Системы нет.

У каждого абсорбера своя методика, но клиент лишается все больших воспоминаний каждый раз, когда абсорбер промахивается, заглядывает в воспоминания, которые не нужно удалять. Крупицы жизней. Россыпи слез и улыбок. Они все одинаковы, если смотреть на них со стороны, и совершенно разные, когда все эти обрывки проходят сквозь твой собственный разум, становятся частью тебя. И сейчас…

Абидеми не хотел причинять Субире вред, но… Но он промахивался. Снова и снова. Видел себя, видел ее родственников, видел ее мужчин. Их было очень много. И она любила каждого из них. Любила так же, как любила Абидеми. До него, с ним и после. Любила не спать с ними. Нет. Хотя постельных сцен было много. Любила, как они смотрят на нее, говорят с ней, делают комплименты, ухаживают, добиваются ее любви, тела. И все они были разными. Для нее разными. Богатые и бедные. Высокие и низкие. Брюнеты, шатены, блондины…

Абидеми увидел неприязнь Субиры – всего лишь крупицу, которой она лишилась, но которая не могла ничего изменить в ее воспоминаниях. Она не любила людей с явными физическими недостатками: косых, лысых, хромых… Где-то среди этого многообразия Абидеми увидел себя. Нет, цвет его кожи ее не волновал. Она видела его густые черные волосы, видела крепкие белые зубы, черные глаза, мускулистое тело. Ей нравились крохотные шрамы на его руках, которые он получил еще в детстве, когда помогал отцу с тяжелой работой. Ей нравилось представлять, как Абидеми работает в детстве, – физический труд возбуждал, особенно капли пота на коже, мышцы вздуваются, голова чистая и свободная от ненужного хлама. Физический труд – это хорошо, так считает Субира и так теперь будет считать Абидеми. Это станет его собственным убеждением, наравне с сотнями других, доставшихся от прочих пациентов. Так же, как станет его частью и ненависть Субиры. Ненависть ко всем лысым, ко всем, кто имеет физические недостатки. Ненависть к себе, потому что абсорберы, по мнению Субиры, – это мутанты, уроды, которых не должно быть на этом свете. Они ошибка природы. Никогда прежде Абидеми еще не сталкивался с такой чистой, ясной неприязнью. Никогда прежде, после случая со своей матерью, он не забирал воспоминания у дорогих ему людей. Ты любишь их, они ненавидят тебя, смеются над тобой. Нет, не над тобой. Над образом, которым ты представляешься им. Но это не ты. Ты знаешь, что не ты, но не знают они. И ты, забрав у них эти заблуждения, тоже не знаешь себя. Все смазывается, стирается. Мир переворачивается, встает с ног на голову.

Абидеми почувствовал, что у него пошла носом кровь, понял, что должен прекратить процедуру, но знал, что не сделает этого. Нужно добраться хотя бы до последних воспоминаний Субиры. Сегодняшний вечер, разговор, признания… Субира тихо застонала. В голове что-то щелкнуло, сломалось, лопнуло – она чувствовала это, но не понимала. Мир вздрогнул. Реальность сжалась, вырезав из жизни последние часы.

– Что… что… что случилось? – растерянно спросила она, обернулась, увидела, как Абидеми, как мужчина, который так сильно увлекал ее в последнее время, спешно вытирает платком кровь, текущую у него из носа. – Что это? Кто это сделал?

Абидеми смотрел ей в глаза, не зная, что сказать. Обычно в этот момент клиенту показывали договор, объясняли, если требовалось, но клиентам не стирали воспоминания о том, как они пришли в клинику.

– У тебя был припадок, – сказал Абидеми первое, что пришло в голову.

– Припадок? – Субира недоверчиво смотрела на кровь, продолжавшую течь из носа любовника. – Это… сделала я?

– Ты взмахнула руками, когда падала… Я хотел тебя поймать, подхватить, а ты…

– Ах бедный! – Субира произнесла это так нежно, что Абидеми поежился, вспомнил, сколько раз она говорила эти слова мужчинам до него. Даже встречаясь с ним говорила. И будет говорить – в этом он не сомневался. Говорить здоровым, обыкновенным. Не лысым, не хромым, не абсорберам. Но сейчас она не знает, что он абсорбер. Уже не знает. Но ее неприязнь…