Олдос Хаксли - Обезьяна и сущность (litres)

Наплыв: средним планом доктор Пул, спящий на песке, нанесенном ветром к подножию высокой бетонной стены. В двадцати футах от него спит один из охранников. Другой поглощен чтением старинного экземпляра «Вечного янтаря». Солнце уже высоко. Крупный план: маленькая зеленая ящерка забирается на откинутую руку доктора Пула. Он лежит неподвижно, как мертвый.

Это блаженствующее существо явно не доктор биологии Алфред Пул. Ведь сон – это одно из непременных условий переселения душ, первейшее орудие божественной имманентности. Когда мы спим, мы перестаем жить и вместо нас живет (да еще как счастливо!) безымянный Некто, который пользуется возможностью, чтобы восстановить ясность ума, а также исцелить заброшенное и измученное самим собою тело.

От завтрака до отхода ко сну вы можете любым доступным вам способом насиловать природу и отрицать факт существования вашей безликой сущности. Но даже самая рассерженная обезьяна устает в конце концов корчить рожи – ей нужен сон. И пока она спит, живущее в ней сострадание хочешь не хочешь защищает ее от самоубийства, которое она с таким неистовым рвением пыталась совершить в часы бодрствования. Но солнце встает опять, наша обезьяна опять просыпается и возвращается к своей личности и свободе волеизъявления – к еще одному дню ужимок и гримас или, если она того захочет, к началу самопознания, к первым шагам к освобождению.

Переливы возбужденного женского смеха прерывают Рассказчика. Спящий вздрагивает, а после второго, более громкого взрыва смеха просыпается, садится и в замешательстве оглядывается вокруг, не соображая, где он. Опять звучит смех. Проснувшийся оборачивается.

Дальний план с точки, где он сидит: две его темнокожие ночные подруги вылетают из-за дюны и мгновенно исчезают в развалинах музея. Храня сосредоточенное молчание, их по пятам преследует вождь. Все трое скрываются из виду.

Спящий послушник просыпается и поворачивается к своему напарнику.

– Что там такое? – спрашивает он.

– Обычное дело, – отзывается тот, не отрываясь от «Вечного янтаря».

В этот миг в пустынных залах музея раздаются пронзительные вопли. Послушники смотрят друг на друга, потом сплевывают в унисон.

В кадре опять доктор Пул.

– Боже мой! Боже мой! – громко стонет он и закрывает лицо руками.

В пресыщенность этого утра, наступившего после того, что было вчера, впусти терзающую тебя совесть и принципы, впитанные тобою, когда ты сидел у матери на коленях, а то и лежал на них (головой вниз и с задранным подолом рубашонки), получая заслуженную порку, производимую печально и набожно, но вспоминавшуюся тобой – ирония судьбы! – как предлог и аккомпанемент бесчисленных эротических снов наяву, за которыми, естественно, следовали угрызения совести, а они, в свою очередь, влекли за собою мысль о наказании со всеми сопутствующими ощущениями. И так далее, до бесконечности. Так вот, как я уже говорил, впусти одно в другое, и в результате ты скорее всего обратишься в иную веру. Но в какую? Совершенно не понимая, в чем он теперь убежден, наш бедный герой этого не знает. А вот идет человек, от которого он в последнюю очередь может ждать каких-либо объяснений.

При последних словах Рассказчика в кадре появляется Лула.

– Алфи! – радостно восклицает она. – Я тебя искала.

На несколько секунд в кадре появляются послушники: бросив на нее взгляд, полный омерзения, вызванного вынужденным воздержанием, они сплевывают.

Тем временем, взглянув на «желанья утоленного черты», доктор Пул виновато отводит глаза.

– Доброе утро, – в полном соответствии с этикетом говорит он. – Надеюсь… ты спала хорошо?

Лула присаживается рядом с ним, открывает кожаную сумку, которую носит на плече, и достает оттуда полбуханки хлеба и с полдюжины крупных апельсинов.

– В эти дни никто ничего не готовит, – объясняет она. – Один большой пикник, пока не наступят холода.

– О да, безусловно, – отвечает доктор Пул.

– Ты, наверно, ужасно голоден, – продолжает Лула. – После прошлой ночи.

Она улыбается, и ямочки вылезают из укрытия.

От смущения доктора Пула бросает в жар, он вспыхивает и пытается сменить тему:

– Хорошие апельсины. В Новой Зеландии они растут плохо, разве что на самом…

– Держи! – прерывает его Лула.

Она протягивает ему краюху хлеба, отламывает такую же себе и впивается в нее крепкими белыми зубами.

– Вкусно, – с набитым ртом говорит она. – Почему не ешь?

Доктор Пул, который вдруг почувствовал, что голоден как волк, но для сохранения приличий не желает признаваться в этом, изящно отщипывает кусочек корочки.

Лула прижимается к ботанику и кладет голову ему на плечо.

– Здорово было, правда, Алфи? – Она откусывает кусок хлеба и, не дожидаясь ответа, продолжает: – С тобой гораздо лучше, чем с другими. Тебе тоже так показалось?

Она бросает на него нежный взгляд.

Крупный план с места, где сидит Лула: лицо доктора Пула, выражающее мучительную неловкость.

– Алфи! – восклицает она. – Что случилось?

– Поговорим лучше о чем-нибудь другом, – в конце концов выдавливает он.

Лула выпрямляется и несколько секунд молча, внимательно разглядывает его.

– Ты слишком много думаешь, – изрекает она наконец. – Думать не надо. Если думаешь, то здорово уже не получится. – Внезапно лицо ее темнеет и она тихо продолжает: – Если думаешь, это ужасно, ужасно. Ужасно попасть в руки Живого Зла. Когда я вспомню, что они сделали с Полли и ее малышом…

Лула вздрагивает, глаза ее наполняются слезами, и она отворачивается.

И опять эти слезы, этот признак личности – при виде их появляется сочувствие, которое сильнее, чем чувство вины.

Позабыв про послушников, доктор Пул притягивает Лулу к себе и, пытаясь ее утешить, что-то шепчет, гладит ее, словно успокаивая плачущего ребенка. Ему это удается: через несколько минут Лула уже лежит у него на руке. Умиротворенно вздохнув, она открывает глаза, смотрит на него и улыбается с нежностью, к которой ямочки добавляют капельку восхитительного озорства.

– Об этом я мечтала всегда.

– Правда?

– Но такого со мной никогда не было – не могло быть. Пока не пришел ты… – Она проводит рукой по его щеке и продолжает: – Вот было бы хорошо, если бы у тебя не росла борода. А то ты будешь похож на других. Но ты не такой, как они, ты совсем на них не похож.

– Не так уж и не похож, – говорит доктор Пул.

Нагнувшись, он целует глаза девушки, ее шею, губы, затем выпрямляется и смотрит на нее с выражением торжествующей мужественности.

– Не тем не похож, а этим, – поясняет она, снова похлопав его по щеке. – Мы с тобой сидим, разговариваем, и мы счастливы, потому что ты – это ты, а я – это я. Такого тут не бывает. Разве что… – Она замолкает, и лицо ее темнеет. – Ты знаешь, что бывает с людьми, которых называют «бешеными»? – спрашивает она шепотом.