Александр Чуманов - Ничто не ново - только мы.

Координатору этого так сильно хотелось, что ему даже было немного стыдно повышенной стыдливости своего родного века. Странное это ощущение, надо сказать. Далеко не всем выпадает пережить его хотя бы раз в жизни.

А Одиссеи между тем пустились в воспоминания. Первый вспоминал, Второй слушал, то и дело перебивая, уточняя детали, задавая вопросы по ходу повествования. Повествование то и дело прерывалось взрывами хохота, старики выкрикивали какие-то незнакомые Николаю слова, видимо, архаизмы, хлопали друг друга по плечам и спинам, так, что жалобно всхлипывал под ними гравилет, грозя преждевременно развалиться. Жизнь в Одиссеях еще била, что называется, ключом.

— Слушай, Одя, а зачем это здесь, посреди зарослей, кровать?! — давился от смеха Первый.

— А это не кровать, хо-хо-хо! Это — гравилет, на котором я, хе-хе-хе, прилетел тебя будить! Ей-богу, не вру!

— А где у ней мотор?!

— Да говорят тебе, гравилет, ха-ха-ха, зачем ему мотор! Коль, подтверди!

Но Коля, держась поодаль, делал вид, что его чрезвычайно интересуют жучки-паучки, дотянувшие аж до двадцать четвертого века, приспособившиеся ко всем отравам.

— А помнишь секс-зал?! — Одиссеи непринужденно меняли тему.

— Еще бы, хи-хи-хи-хи!..

— Такое не забывается!

— Славно резвились!

И они хохотали вновь и жалели, что секс-залы взорваны. Пусть бы стояли себе. Мало ли.

— С Пенелопой-то мы жили душа в душу до самой старости, — вел повествование Первый, досмеявшись до боли в щеках, словно ему было не семьдесят с лишним, а семь, — она у меня шустрая такая была, заводная. Только последние годы либо слегка умом повредилась, либо еще чего. Грустная сделалась, вдаль стала смотреть, словно ждала кого-то… Тебя, что ли. Или Третьего…

При этих словах теплая волна приливала к сердцу притихшего возвращенца, и две Пенелопы соединялись там в одну, идеальную и безгрешную…

— …Я ее даже с досады поколачивать стал в последнее время чисто символически, надеялся, что дурь эта как-нибудь выскочит из нее. Да где там! Возраст, видимо, уже влиял преклонный…

— Да ты что, да как же, да как ты мог поднять руку на женщину, на безгрешную кроткую душу!.. — задыхался от возмущения возвращенец.

— Ладно тебе, нашел «безгрешную кроткую душу», будто не помнишь, что она выделывала в секс-зале, пока замуж не вышла…

И у них дело чуть не доходило до ссоры, настораживался координатор, однако Одиссеи и без него как-то изыскивали возможность перевести беседу в спокойное и дружелюбное русло.

— …Дети выросли, сам не заметил как, — продолжал прерванное повествование Первый, — помнишь, небось, детей-то своих, Машутку и Юдифь?..

— Еще бы, — ронял задумчиво Второй, — помню отчетливо, будто вчера расстались…

— …Выросли, стали считать себя умней родителей. И однажды Юдька мне так это свысока заявляет: «Мне стыдно быть дочерью таких легкомысленных родителей! Ужас! Неужели вы посещали секс-залы?!» А вторая, которая подобрей была, Машутка, как закричит; «Я не могу так жить, папочка миленький, скажи, ну, скажи, ведь не было этого, не было!..»

Что мне оставалось отвечать? Скажи, пожалуйста, что?! Ведь посещали! И все про всех все знали! Даже соврать я не мог моим настырным детям! И наши родительские заслуги — псу под хвост! Родители легкого поведения, каково?!.

— …Да, да, да… — только и отвечал задумчиво Второй. А сам думал, что и у него на Понтее были трудности с детьми в области взаимопонимания. Вот ведь штука — на другом конце галактики!

— …В общем, выросли они, да и подались в монастырь. Обе. Тоже — примета времени, мода. Постриг приняли. Приглашали меня на это торжество, да я не поехал. Злой был на них. Сейчас бы поехал… М-мда…

Юдька во всем виновата. Она и сестру всегда подбивала. А уж та какая добрая да покладистая была!.. Я ее больше жизни любил… Поздно это понял. Наверняка мог ее спасти, отцовским авторитетом повлиять. Злился, как дурак, а мудрости не хватило…

Потом, вроде, Юдифь разругалась с настоятельницей, надоело ей наши грехи замаливать, ушла в мир, родила дитя без мужа… В такое-то строгое время. И не знаю теперь, есть ли у нас на Земле хоть одна родная душа…

— Я знаю, — подал голос возвращенец, — уже узнал. Слабый твой корень оказался. Последний потомок умер через сто восемьдесят лет после отлета звездоплана.

— Надо же! — покачал головой Первый, — все-таки через сто восемьдесят… А теперь, значит, никого у нас с тобой… Надо же…

— Чем же ты занимался-то всю жизнь, а, старый? — отвлек его от нового приступа невеселых дум Второй, — звездолет улетел, а ты что делал?

— Дак, известное дело. Много нас тогда было, исследователей иномиров. С одной стороны — ты герой, гордость родных и знакомых. С другой — пропащий человек. В двадцать-то лет. Человек, у которого все самое главное — позади. Это только тот до конца поймет, кто на своей шкуре пережил.

Ничем, собственно, я и не занимался все это время. Просто ждал, невесть чего. Думал, у меня одного так. Поспрашивал, у других — то же самое. Потом это назвали «синдромом раздвоения». Лечить стали.

А до того все перемогались в меру собственных сил. И я перемогся. Надо было как-то жить. Стали мы с женой снова наведываться во Дворец Компьютеров не ради секса и квасоколы, конечно, а ради конкурсов. Оказался я вскоре наилучшим претендентом на пост организатора-педагога в моей альма-матер, то бишь на курсах усовершенствования контингента.

В тот же день счастливый билет вытянула и моя Палестина. Старшей продувальщицей компьютерных блоков стала. Тоже, между прочим, не каждой такой выигрыш доставался. Многие довольствовались гораздо меньшим.

Но с того дня я стал сомневаться в абсолютной честности компьютерных игр. Что-то уж очень подозрительными показались некоторые совпадения. Как-то так выходило, что наилучшие варианты всегда доставались людям, которые уже и так выиграли большое количество всяких радостей. А это означало, что, либо удачливые люди сумели как-то подружиться с электронными арбитрами, либо компьютеры вовсе ничего не решали, а процветало элементарное надувательство доверчивого народа.

Потом стал нарастать пуританизм. Дворцы Компьютеров закрыли для массовых посещений, конкурсы стали заочными, а информация о них — конфиденциальной. Так что я не успел разобраться во всем досконально…

— Слышь, Никола, просвети-ка нас! — крикнул возвращенец координатору, по-прежнему разглядывавшему своих козявок. Но тот сделал вид, будто не знает, о чем идет речь, заставил коротенько повторить суть дела. До чего живучи в человеке некоторые его особенности!