Свен Карстен - Страна Лимония

– Даже у кого угодно, – уверила его Биологиня. – Душа это такое облачко, которое живет у тебя в груди, и говорит тебе, что такое хорошо, и что такое плохо. И душа видит все и все понимает. Только души все равно нет.

– А у собаки есть?

– У собаки тем более нет, – отрезала Биологиня. – Ни у собаки, ни у человека, ни у коровы. Когда человек умирает, оттого, например, что на него свалилась лестница, его душа вылетает наружу и летит искать другого мальчика, чтобы поселиться в груди уже у него. Если у мальчика будет душа, тогда он будет хороший мальчик. А без души – он плохой мальчик, злой, бездушный. Не будь таким.

– Ладно, – сказал Серёга, – не буду. А душа умеет говорить?

– Когда душа говорит, – отозвалась от стола мама-Геологиня, – это называется "голос совести". Он плохого не посоветует. Его надо слушаться.

– Понятно, – покивал Серёга и отправился на крыльцо – дуть на коленку, чтобы йод не щипал, и думать про душу.

Выходило по всему, что ни у кого души нет, ни у коровы, ни у Лысенки, а у него есть, и потому Серёга – хороший мальчик. С душой. Ведь он же ясно слышал, как ему кто-то невидимый сказал, что пора с лестницы спрыгивать! Это, небось, душа и была! Сидит в груди и советует только хорошее. Серёга постучал себя кулачком по груди и прислушался. Душа, если и была, то молчала, не отзывалась. Наверное, спала.

Второй разговор с душой случился у Серёги на восьмом уже году жизни, когда он тонул в речке Песковатке.

День был жаркий, вода в реке холодная, Серёге очень больно свело ногу судорогой, он заорал от испуга, хлебнул воды, запаниковал, и принялся тонуть – в пяти метрах от берега, и там, где глубина была ему всего по грудь. Вода зашумела в ушах, вода полилась в нос, Серёга успел лишь разок кашлянуть, песок, взбаламученный со дна, попал ему в глаза и заскрипел на зубах, и вдруг – хлоп! – все остановилось, и Серёга увидел свой затылок. Затылок-то был под водой, и все тело там же, а сам Серёга как бы парил невысоко над волнами и брызгами, застывшими навроде холодца в тарелке. Дышать ничего не мешало, но Серёга не дышал, потому что ему и без того было нормально. Второй Серёга, который под водой, походил сверху на растопырившуюся лягушку, и был очень уж смешной.

– Опять напроказил? – спросил Серёгу посторонний голос. Похожий на его собственный, но какой-то взрослый, спокойный, с пониманием.

– Я нечаянно! Меня кто-то за ногу укусил! – попытался оправдаться Серёга. – А ты кто? Душа?

– Зови собаку поскорее, – ответила душа.

Серёга посмотрел на берег, там стоял передними лапами в воде Лысенко и неотрывно глядел на Серёгу преданными глазами, словно ждал команды.

– Лыся, Лыся! – закричал Серёга, сам удивляясь, как это он кричит безо рта. Но выходило громко. – Лыся, ко мне! Ко мне, скорей! На помощь!

И тут у него опять зашумела вода в ушах, заболела нога, заклокотали пузыри в носу, ужасно захотелось спать, он уже ничего не видел и не понимал, а потом под пальцы подвернулась противная мокрая собачья шерсть, и его потащило куда-то сквозь речную траву, по песку, по камням и вонючей тине. Солнце жгло глаза, Серёга уже не тонул, а безопасно лежал на бережку, а над ним стоял довольный Лысенко и лизал ему лоб и щеки слюнявым языком.

– Хороший Трофим Денисович, – хотел сказать Серёга, но не смог, потому что его вытошнило.

Так что, душа у Серёги, определенно, была, но какая-то неразговорчивая. Хотя, может, это еще и потому выходило, что Серёга против совести не поступал, парнем рос добродушным и хорошим, матерям своим не врал, а больше врать-то и некому было. Деревня их, в которой и раньше-то имелось жалких четыре двора, со временем вовсе опустела – кто от старости умер, а кто просто спился – так что остались в ней только наши трое, не считая собаки. Оно, между прочим, и к лучшему получалось. Это, может, в Америке страшно в местах, где безлюдно. А у нас страшно там, где люди есть.

Один раз напугались крепко. Биологиня обычно раз-другой в месяц ходила за пяток километров в соседнее село – туда приезжала еще автолавка с городскими товарами. Однажды видит Серёга – возвращается Биологиня чуть не бегом, сама не своя, и рукой ему уже издали машет, чтобы с улицы уходил поскорее в дом. Серёга тогда даже подумал, что цыгане в округе объявились. Но нет, дело пострашнее было. Оказывается, в городе всех нерусских убивать стали. Если кто по-южному смуглый, так мужики и парни наваливаются кучей на одного и бьют до смерти. А отчего так, то ли приказал кто, то ли сами до такого безобразия додумались – неизвестно. Знакомая сельская, которая весь этот ужас Биологине-то и рассказала, своими глазами мертвого китайца видела, когда в городе была. Убили, лежит на газоне мертвый, весь в синяках. Маленький такой. Народ мимо проходит, отворачивается. Женщин только, говорят, да девок не трогают. Ну, обругают по-черному, или побьют немного для острастки, платье там разорвут – это случается. Но до смерти не убивают. Разве что, ненароком.

Серёге после такого ужаса запретили вообще со двора выходить, и он полгода, считай, дальше сарая нос не показывал. По весне уже, когда надо было землю под картошку готовить, он упросил матерей дать ему старое женское платье, платок и кофту, и так они втроем и копали. Посмотришь со стороны – три русские бабы, и никаких тебе смуглых-черных.

Обошлось, в общем. По слухам, через год, вроде, убивать перестали. То ли утомились от трудов, то ли уже всех перебили.

Еще через год, в ноябре, случилось чудо. Серёгу еще за день до того душа словно предупредила – что-то будет. Жди, мол, и примечай. Но чувства опасности не было. Серёга, понятное дело, послушался и стал примечать.

Ночью в поле за деревней послышался шум сильного мотора, и видны были фары, будто кто-то гнал большой грузовик, не разбирая дороги. Залаял Лысенко, Серёга соскочил с кровати и подбежал к окошку, но за стеклом опять уже была только темнота. Матери тоже проснулись, но свет зажечь не позволили, а когда минут через десять со стороны околицы послышался выстрел, то и вообще затолкали Серёгу в подпол, покидав туда и его одежду. Лысенке тоже как-то запретили лаять. До утра все не спали, слушали – не идет ли кто, но никого, к счастью, на двор не принесло. Едва рассвело, Геологиня пошла посмотреть, что же это было, и вернулась через час с известием, что, и правда, большой грузовик-фура свалился с берега в речку и почти весь утоп – кабины не видать, только верх торчит. Шофера тоже нету, может – в кабине остался и утонул, а, может, и выбрался, поскольку на берегу натоптано сапогами и много окурков валяется.

Выждав еще час, пошли смотреть все вместе. Грузовик провалился хорошо, над водой виднелась лишь часть белой брезентовой крыши кузова – будто кто-то посреди реки палатку поставил. Лысенко сбегал в кусты и притащил в зубах шапку-ушанку армейскую, с кокардой и буквами МЧС на ней. Кусты обшарили, но больше ничего там не нашли, ни тела, ничего. Сошлись на том, что водитель, надо думать, был пьян, сбился с дороги и не заметил реки – тут она, действительно, текла через поля в глубоком извилистом русле, и если не знать пути, то ночью и пешим свалиться можно. Получается, если окурки кругом и кто-то стрелял, то это и был шофер. Теперь за трактором отправился, вытягивать. Лучше будет в эту историю не впутываться.