Танцуют все - Андрей Михайлович Столяров

И действительно, вернулась она уже через две недели: в новой куртке, в новом кашемировом свитере, в новых сапожках с замшевой декоративной каймой. Однако — всё такая же летаргическая. Что там у них произошло, никто мне толком не объяснил. Арсений, позвонив перед её прилётом, коротко бросил:— Ты превратил ребёнка чёрт-те во что.

А сама Адель через пару дней сказала:

— Чего они все там улыбаются? Один говорит, что жена у него заболела, тяжёлая операция предстоит, — и улыбается. Другой рассказывает, что исламист с ножом ранил трёх человек, смертельно, на улице, — и опять улыбается. Третий рассказывает о коррупционном скандале в мэрии — и улыбочка до ушей.

 Путаясь от горячей радости при виде её, я кое-как объяснил, что таковы особенности современной культуры: приоритет европейской толерантности, гуманизация социальных контактов, минимизация негативных эмоций, чтобы не загружать других своими проблемами, извещать о них, но не требовать сопереживания.

— Так проще и легче жить.

— Я и говорю — идиоты.

И ещё сказала, это уже об Арсении с Евой:

— Знаешь, что их волнует больше всего? Что они живут в квартире, а не в собственном доме, как полагается успешным специалистам. Лужайка им нужна, где можно устраивать барбекю, бассейн им нужен, гараж автоматический на две, лучше на три машины. Вот увидишь, лет через пять у них всё это будет: возьмут кредиты, выплачивать будут всю жизнь, переломятся пополам... — На секунду прижалась ко мне. — Не хочу жить с ними, хочу — с тобой...

Мне тогда показалось, что она оживает. Но нет: просто короткая вспышка полузабытых эмоций. Уже через пару дней Адель снова смотрела на всё, как сквозь расплывчатое стекло, устроилась на работу в какую-то мелкую фирму.

— Чем ты там занимаешься?

— Да так... системный учёт по сбыту... ничего интересного...

Год прошёл без каких-либо неожиданностей. Бывают такие периоды времени, которые состоят из ненавязчивой пустоты, из бессобытийного тлена: если схлопнуть их по календарным границам, то — ни звука, ни ощущения, словно не было вообще ничего. А весной, уже ближе к лету, Адель, видимо, отстоявшись в намерениях, мельком, но непреклонно сказала, что не хочет никуда поступать, ни к чему, и так всё нормально.

Я постарался не выказывать своего  огорчения. Я всё же надеялся, что время излечит её от апатии. Тем более что как раз в эти дни, после краткого приступа квёлости, Адель начала оживать. Появилась в ней какая-то внутренняя энергетика. Она точно заново родилась. Правда, энергетика эта, на мой взгляд, была странная, словно в куклу, которая еле двигалась, вставили свежую батарейку: непрерывная, без спадов и сбоев, неосмысленная, чисто механическая динамика. Нормальные люди так себя не ведут. Это сперва насторожило меня, а потом стало серьёзно тревожить.

У меня тогда, разумеется, и мыслей не было, что это не единичный случай, а эпизод громадного по масштабам процесса, захватывающего тысячи и десятки тысяч людей. Что разворачивается в цифровой тиши титаническое преобразование мира, вся структура его необратимо меняется: идёт сражение, которое нами фактически уже проиграно, гибнут батальоны, полки, дивизии, рассеиваются целые армии, капитуляцию, конечно, ещё никто не подписывал, но она постепенно утверждает себя как свершившийся факт. Что воронка событий неумолимо затягивает и меня, что я тоже тону, тоже гибну, хотя и не подозреваю об этом.

Смыкаются над нами волны Великой Гармонии.

Трудно сказать, как всё развивалось бы дальше. Вероятно, я ещё долго бродил бы в потёмках, недоумевая, тычась холодным носом то туда, то сюда. Нельзя исключить, что вообще не выбрался бы из них. Или выбрался бы, когда уже было бы поздно. Но тут, как в жизни бывает, в дело вмешался случай: мне позвонил Иван Карогодов и спросил, не могу ли я дать ему небольшую аналитическую консультацию.

— Иван! Заходи! Буду рад! — откликнулся я.

А может быть, это был и не случай. В интерпретации Гегеля случайность — это проявление закономерности. Всё, что происходит в мире, внутренне обусловлено. Ведь даже Эйнштейн однажды сказал: «Бог не играет в кости». Однако Бор ему тут же ответил: «Не учите бога, что ему делать». В том смысле, что в фундаменте мироздания присутствует квантовая неопределённость. Так или иначе, но ближе к вечеру раздался звонок, уже в дверь, и с этого момента история приобрела совершенно иной характер.

С Иваном мы познакомились лет пять назад, когда в одном Заведении (назовём его так) я читал короткий спецкурс по психологии толпы и методам управления стихийным сознанием больших масс людей. В связи с цветными революциями, сотрясавшими многие страны, и спонтанными протестами, вспыхивавшими по всему миру, вплоть до штурма Капитолия в Вашингтоне, тема была более чем актуальная. Курсанты слушали меня внимательно, задавали вопросы, подчас такие, что вздрагивал их куратор, молчаливый и тоже очень внимательный капитан. Вздрагивал, но, замечу, чрезмерную активность аудитории не пресекал. А после первой же лекции некий молодой человек напросился проводить меня до метро (получил на это специальное разрешение от куратора) и всю дорогу донимал вечной проблемой теории и практики: как мышление превращается в деятельность, созерцание — в праксис, то есть в конкретный поступок, осознание мира — в необходимость его изменения. Всё это в его исполнении был детский лепет, но уже тогда я почувствовал в Иване неуёмную, страстную любознательность, редкое качество, свидетельствующее о потенциале ума, и ещё более редкую характерологическую черту — стремление во всём докапываться до сути, до основ, на которые в идеале должны опираться любые аналитические построения. Черту, надо сказать, опасную для карьеры, но необходимую для интеллектуальной возгонки, если уж ты взялся за это дело. Позже мы беседовали с ним ещё несколько раз, я написал положительный отзыв на его курсовую работу, посвящённую — ни много ни мало — аспектам социальной неопределённости, а затем он Заведение окончил, вполне успешно, распределился, пропал из виду, со