Евгений Лукин - С нами бот

О прочих собеседниках не стоит и упоминать. Я уже ненавижу их лица больше, чем свое собственное. Вернее, не то чтобы собственное… Ну, словом, понятно, о чем я. Гляжу на них и думаю: это же вы, суки, во всем виноваты! Потому что горстка электроники (хотя бы и самой хитромудрой) ни в чем виновата быть не может. Она только отвечала вам наугад, не более того. А вы суетились вокруг нее, вы нарабатывали ей типичные ситуации, на которые она теперь откликается. Это вы своими руками и языками сотворили химеру, ком событий, слепо катящийся в никуда и давящий вас же самих.

Он – это вы.

А вовсе не я.

Все. Конец дурной привычке. Не знаю, долго ли продлится мое воздержание, но самоботолюбованием я больше не занимаюсь. Нет, сила воли тут совершенно ни при чем. Я просто испугался.

Как уже вам известно, внимание мое при просмотре записей было приковано поначалу исключительно к выражению лиц, к интонациям, к мелким знакам почтения, пребрежения, безразличия. Форма и только форма. А потом меня угораздило вникнуть в содержание одной из деловых бесед бота со Славиком Скобой.

Вот тогда-то и стало жутко.

Пересказа не ждите. Во-первых, не уверен, что правильно понял все намеки, во-вторых, архив уже уничтожен, поскольку подобная беседа наверняка не была единственной. Как крупный специалист в области геликософии могу лишь предположить, что предстоящий мне виток развития по спирали чреват тремя возможностями: а) закажут, б) посадят, в) обойдется.

Предпочтительнее, конечно, третья возможность, но именно она-то, как кажется, наименее вероятна.

А самоустраниться нельзя. Разве что физически. Но такой вариант меня ни в коей мере не устраивает. И потом, с чего бы мне бесплатно выполнять чужую работу? Киллерам за нее, между прочим, большие деньги платят.

Взять управление на себя? Как там, помнится, говаривал беглый ныне Олжас Умерович: «Пока все спокойно – пусть рулит. А когда на посадку идти – пилот штурвал берет…»?

Извините, в моей ситуации это опять-таки самоубийство.

В случае чего на посадку меня и так отведут.

Ни Лёши, ни Петровича – стало быть, отвечать мне одному.

И если бот не выручит – никто не выручит.

Может быть, единственное, что мне нравится в собственном характере, это умение вовремя зажмуриться. Ну закажут! Ну посадят! Что ж теперь, не жить, раз закажут? Да пошли вы все к черту с вашими разборками, откатами, креативами, стратегиями! Все вон! За бледную сирень, и чтобы ни одна падла оттуда не высовывалась!

Будут надевать браслеты – почувствую. А застрелят – так и не почувствую даже.

ПОДЬ СЮДЫ

Я же сказал, только в экстренных случаях!

ЭКСТРЕННЫЙ СЛУЧАЙ

Меня деликатно берут за оба запястья, сводят их вместе и защелкивают на них браслеты. Очень неприятное ощущение.

Так быстро?

Единственное, что я успеваю сделать, это нажатием на бусину стереть записи последних трех дней, а дальше четки у меня отбирают. В итоге полная беспомощность. Ни зрения, ни слуха – одно осязание. Узнать хотя бы, что там снаружи: похищение или арест? В следующий миг мне отключают автопилот – и я вновь оказываюсь в своем кабинете, где помимо испуганной Леры присутствуют четверо незнакомцев, один из которых облачен в милицейскую форму. Видимо, все-таки арест.

Выводят, сажают в машину, везут.

Почему-то я очень спокоен. Почти равнодушен.

Хотя пора бы уже и забеспокоиться.

Внешнее мое безразличие свидетельствовало отнюдь не о твердости духа, как потом утверждали многие, а, скорее, об угнетенном его состоянии. Ничего хорошего впереди не маячило, отсюда и оцепенение. Было ясно, что своими силами мне из лап правосудия не вырваться. Коробочку вместе с прочими причиндалами изъяли. Возможно, в качестве улики. Оставили только то, что вживлено. Динамик молчит, артикулятор недвижен.

Что я без бота? Ноль без палочки.

Готовиться надлежало к худшему: общая камера, не исключена пресс-хата, наверняка грубое давление на допросах. Поэтому я сразу решил для себя колоться на раз, ни в чем не перечить и подписывать все не глядя.

К моему удивлению, поместили меня в одиночку. Насколько я слышал, столь высокая честь оказывается лишь парламентариям да бывшим милицейским чинам, но никак не бизнесменам. Еще больше удивил следователь. Где они его такого раздобыли? Осторожный, как психотерапевт. Каждое мое признание в неведении повергало его в уныние. Нажми он чуть-чуть – и я бы, не колеблясь, взял на себя подготовку террористического акта. Но он не нажимал. Был очень со мною бережен и лишь грустнел на глазах.

– Стало быть, вы и к этому не причастны, – огорченно констатировал он.

Запираться не имело смысла, и я чистосердечно отвечал: «Да».

Но я действительно ни к чему не причастен! Причастен бот. Не знаю в точности, что он там наворотил за пару последних месяцев, но с какой радости мне за него отвечать морально? Достаточно уже того, что придется ответить физически.

– Скажите, Леонид Игнатьевич, зачем вы при задержании стерли свежие записи?

Пожимаю плечами.

– Стер…

– Не совсем, – с сожалением замечает следователь. – Бесследно стереть что-либо довольно трудно. Как правило, остаются резервные файлы. И скоро мы их восстановим… Может быть, сами расскажете, что там было?

– Не знаю.

– Не знаете?!

– Не знаю.

Со стороны все, наверное, выглядит в достаточной степени забавно и нелепо, но взглянуть на себя со стороны также нет ни сил, ни желания. Сижу и машинально отвечаю, отупевший, не имеющий возможности спихнуть допрос на бота.

Хочу словарь, крутится в голове. Отняли автопилот – отдайте хотя бы честно украденный мною словарь. Обрыдла мне ваша действительность. Отпустите в одна тысяча восемьсот восемьдесят восьмой год. Тогда, кстати, было в ходу изумительное словцо. Фамильяры. Прислуга, посылаемая для заарестования лиц именем инквизиции.

Не отсюда ли такое понятие, как фамильярность?

Это я с перепугу иронизирую. А сам интуитивно ожидаю, что готовится нечто непредставимое. Может быть, уже завтра следователь внезапно сменит личину, рявкнет – и такое начнется…

И действительно начинается, правда совсем не то, чего я ждал. Ко мне пропускают адвоката. Старый знакомый. Впервые мы с ним, если помните, встретились еще в гостях у Труадия. Наш человек. Предвкушающе потирает руки. Говорит, что следствие подставилось по самое не могу. Так и говорит.

Кажется, ему стоит верить. Насколько известно, Петровича он вытаскивал не раз и не два.