Андрей Столяров - Изгнание беса (сборник)

Интересно, что Кармазанов сразу же принимает прогноз Жанны на веру. Все его поведение в тот долгий вечер показывает, что он спокоен и не намерен ни во что вмешиваться. Он ни с кем больше не разговаривает и не пытается никого ни в чем убедить, он не связывается с Москвой и не докладывает никому о печальных результатах переговоров, он даже не спускается в лагерь, откуда тянет музыкой и вкусным дымком костров, а немедленно из штабной палатки возвращается к своему вертолету. Разумеется, зачем ему волноваться? Завтра он и так получит все, за чем прилетел. Настроение у него улучшается – весьма заметно для окружающих, и единственное, чего он боится: вдруг у кого-нибудь от страшного напряжения сдадут нервы. В итоге будет предпринята попытка форсировать речку с той или с другой стороны. Тогда – крах, стрельба, паника, кровавая катавасия. Тогда выкарабкаться из бурлящей каши будет уже нелегко. Поэтому спать он устраивается тоже внутри вертолета; разумеется, не раздеваясь, с автоматом в обнимку, а пилот получает от него строжайший приказ: поднять в воздух машину при первых же признаках суматохи. Рисковать, тем более жизнью, Д. Н. Кармазанов не собирается. И, вероятно, того же одновременно с ним опасается дядя Паша, поскольку посты вдоль реки этой ночью усилены, каждый наряд получает ракетницу и инструктаж по ее использованию, а всем командирам известно, что делать в случае инцидентов: сопротивления не оказывать, не пытаться остановить противника и вообще не шуметь, поднимать по тревоге людей и отходить к границам России. У дяди Паши, как обычно, полный порядок.

Однако, вопреки ожиданиям, ночь проходит спокойно. Никто не плывет на резиновых лодках с другой стороны реки, никто не пытается организовать никаких провокаций. В шесть утра выползшее из-за горизонта солнце прогревает и по-немногу рассеивает влажный белесый туман. Испаряется густая роса с армейских брезентов; начинают веселый стрекот пока не вспугнутые кузнечики; ласточки, будто молнии, стригут воздух над озябшей водой. День 16-го сентября рождается просто и обыкновенно. Около восьми, как заведено, пробуждается весь лагерь: горьковатым дымком вновь тянет вдоль заводей и кувшинок. Зыбкие холстины тумана сворачиваются и утекают в сторону леса. Ровно в девять из штабной палатки появляется Жанна. Трое братьев Степано следуют за ней в некотором отдалении. Одета она по-походному: джинсы и защитного цвета блузка, рукава закатаны, на ногах – потрепанные кроссовки. Вспухшие от бессонницы веки, бледность, сутулость; прорисовываются лопатки, подошвы чуть шаркают по земле. Такой она запомнится всем, кто видел ее в эти минуты.

Правда, пока ничто не предвещает несчастья. Разве что глаза у нее сегодня – темнее, с расширенными, как от атропина, зрачками. Впрочем, это, видимо, объясняется утомлением последних недель. Все же остальное выглядит, как обычно. Жанна подходит к деревянному зданию, где располагается местная поликлиника. Двое бойцов выносят цинковый бак, до краев полный водой. Хрюкает заведенный мотор, и подъезжает сливочная цистерна молоковоза. Зайчик держит наготове половник – чтобы зачерпывать. Это обряд, начало которому положено еще в Севастополе. Жанна опускает в воду ладони и держит так секунд десять-пятнадцать. Глаза у нее прикрыты, губы беззвучно шевелятся. Творится молитва, способствующая, как полагают, стойкости духа. Сейчас бак выльют в молоковоз, и освященная Девой вода будет по чашке распределена между участниками похода. За церемонией, как обычно, наблюдают человек тридцать энтузиастов. Среди них – Кармазанов, рядом с которым топчется один из братьев Степано. Вероятно, дядя Паша считает, что Д. Н. Кармазанов опасен. Однако советник президента России держится непринужденно: будто такой же энтузиаст, взирает, как Жанна поднимает перед собой растопыренные ладони, как она их стряхивает на тех, кто глазеет на церемонию и как говорит очень тихо, но слышно даже в задних рядах: «Все. Идите!..» Ничего подозрительного в его поведении опять-таки нет. Ритуал завершается, как всегда, самым обыденным действием. Жанна спокойно, палец за пальцем вытирает ладони. Ну что, сигнал к сбору? – спрашивает Зайчик у дяди Паши. Дядя Паша кивает, Зайчик отшагивает, чтобы подать команду. Жанна возвращает махровое полотенце одному из бойцов. Все вполне мирно, и в этот момент раздается тупой громкий стук. Будто ударили по стене резиновым молоточком. Зрители смятенно вздрагивают. Ох!.. – восклицает кто-то вполголоса.

Со стены, из щелей, разъеденными дождями и ветром, сыпется мусор. С крыши срываются воробьи и паническими зигзагами проносятся над головами. Что это? – одними губами спрашивает побледневший Зайчик. Еще никто ничего толком не понимает, но дон Степано, старший из братьев Степановых, горбоносый, с хищным оскалом рта, чем-то действительно напоминающий главу сицилийской мафии, уже танцует с черным пистолетом в руках, – озираясь по сторонам и быстро смещаясь, чтоб заслонить собой Жанну. Однако он не успевает этого сделать. Раздается второй громкий стук – уже не тупой, а напротив, какой-то мокрый, с противным чмоканьем. По-прежнему никто ничего толком не понимает: зыбкий воздух, блеск свежей реки, проплешины жесткой травы у выхода из поликлиники, куском желтого масла высовывается из ворот цистерна, и только Жанна делает два шага назад, будто ее толкнули, и вдруг на блузке ее расплываются темные кровяные потеки; ноги у нее подгибаются, она осторожно садится на вытертые ступеньки; опять-таки никто ничего толком не понимает, а Жанна уже опрокидывается с крыльца, как мягкая кукла, и – переворачивается лицом вверх, разгибая руки в локтях, точно хочет еще раз взглянуть на небо, которое ее предало.

Кажется, только тогда до присутствующих доходит трагический смысл случившегося. Часть бойцов опрометью и с криками бросается в сторону лагеря – это лучшее доказательство насколько хрупка связь Жанны с ее последователями – а оставшиеся, среди которых, как нарочно, нет ни одного врача, растерянно топчутся возле неподвижного тела. Никто не может понять, что следует предпринять. Метрах в семидесяти от поликлиники находится приземистый дощатый сарайчик; там, по-видимому, хранятся дрова или какой-нибудь инвентарь осенне-зимнего назначения; пыльное, в напластованиях паутины окошко распахнуто настежь, позже установлено будет, что роковой выстрел раздался как раз оттуда, а пока – брякает тяжелый навесной замок на дверях, нижняя филенка скребет по земле, кажется, расщепляясь, а из сарая, как чертик, выскакивает судорожный пригнувшийся человек и в руках он сжимает пугающего вида винтовку. Судя по первым шагам, он собирается отступить в сторону станции, но дорога туда перекрыта толпой, которая сыпется к лагерю. Это, по-видимому, настораживает выскочившего человека и, пробороздив землю на каблуках, он стремительно разворачивается в другом направлении. Но и эта дорога, как выясняется, тоже закрыта, потому что отсюда, навстречу ему уже торопится Кармазанов.