Федор Метлицкий - Драма в конце истории

Независимый гражданский фронт принял участие в парламентских выборах.

Былые выборы потеряли значение. Голосование проходило по месту жительства, на улице или работе непрерывно в один день — кнопками карманного пульта управления, имеющего идентификационный номер. Универсальный Искусственный Интеллект обрабатывал все достоинства кандидатов, превращенных в оптимальные холодные характеристики, не вызывающие эмоций, для полной объективности. И выдавал точные неподкупные результаты.

Все-таки раньше было лучше — голосовали сердцем. Дебаты в телевизионной сети определяли привязанности электората, совпадающие с агитацией госресурса. В подворотнях на стенах домов открыто смотрели с глянцевых афиш кандидаты. «Я родился… Молод. Честен… Имею любимую жену и примерного сына…», «Мы, лидеры влиятельных политических организаций, призываем голосовать за… Это честнейшие люди».

Вечером мы с Батей вышли в «электорат».

Распивая водку с толпой в летнем кафе, мы, качаясь, умоляли:

— Голосуйте за нас.

— Не-а, — отрицательно крутили головами, тоже покачиваясь, представители «электората». — Вы хорошие, но электронная машина вас не выберет.

Выборы казались мне чем-то таким же покорным, как и в прошлом. Правда, с уже бесполезными для результатов земными страстями и вожделениями политиков. Очевидно, они не нужны народу, не верящему никому и впавшему во вселенское равнодушие, в ком пропало даже желание чистого, открытого отношения к себе. Но природу человека нельзя изменить — слишком сильна ломовая тяга самоутверждения политиков, и слишком силен скептицизм «электората», не верящего в новую систему отбора, построенную естественной поступью цивилизации. Хотя, может быть, электорат целиком полагался на Искусственный Интеллект, как раньше полагался на власть, и самоустранился.

На выборах мы пролетели с треском, не набрали и полпроцента. Консервативный национальный фронт со своей радостью «конца истории» победил. УИ был за него. Власть осталось за народным достоянием — корпорациями.

Веня оказался в вакууме. В интернете, газетах и журналах боялись его публиковать. Наступила полная изоляция.

Друзья говорили:

— Срочно уезжай за границу! Они тебя достанут.

— А разве там лучше?

Он не мог — слишком много обязательств взял на себя.

Полиция, как и встарь, расследовала исчезновение одиночки из гетто вяло, и вскоре дело потонуло в дебрях архивов.

Веню еще искали его поклонники, даже, по моей просьбе, Майк в Северной Америке. Я уже потерял надежду.

Неужели он исчез сам? Может быть, вернулся на свой неведомый остров, где пропадал три года, или тайно улетел с билетом в один конец на землеподобную планету в колонию таких же, не сумевших вынести электронную цивилизацию, глядящую механическими глазами Великого Искусственного Интеллекта? Странно, но после исчезновения «совести эпохи» в мире ничего не изменилось.

Что-то изменилось во мне. Погублена великая жизнь! Ни за грош. Можно быть разными, ненавидеть друг друга, но есть грань, где все должны быть согласны перед очевидной истиной и хоть на миг стать братьями. Но по редким высказываниям и буре негодования стало резко видно, кто есть кто.

Все проходит. Через некоторое время все успокоилось, как в болоте.

Я тоскливо говорил Бате:

— Какой источник разума угас! Он был в постоянном озарении, видел гармонию мира и любил людей.

Батя возражал:

— Вдохновение — это процесс озарения. Оно кратковременно, необходимое условие, а не результат. Только любовь постоянна. К близким. Ко всем можно быть только расположенным.

Он повторял слова Вени. Его недостаток — ни разу не приходила в голову мысль о самоубийстве. Фантастически живуч и великолепно избегает битья по морде и вообще неприятных ситуаций, грозящих унижением. А ведь раньше очень хотел пострадать, испытать боль настоящей потери, чтобы слова стали весомыми.

Как я понял, он уже почувствовал облегчение — отсек страдавший член, как Сальери. И зло ответил:

— Озарение может быть бесконечным. Он любил всех!

Появилась виноватая Юля.

Что делать? Вести себя, как раньше, словно ничего не было? В конце концов, я полон посторонней жизни — до сих пор вспоминаю ту красавицу, которую встретил в метро.

Она исподлобья взглядывала на меня. Я теперь уже по-настоящему небрежно отвернулся.

Она подождала, и написала заявление — о переходе на работу в Оргкомитет Гражданского фронта.

Я не знал, чего жду. Наконец, не выдержал и написал Юле нейтральную эсэмэску, спрашивал, как у нее дела.

Она долго не отвечала.

Наконец, прислала краткий текст, от которого веяло равнодушием.

Я перечитывал его снова и снова, ища в словах надежду, и в то же время находя подтверждения ее равнодушия. Изучал напечатанные строчки, словно живые, написанные ее рукой, как драгоценность.

«Ну, что ты? — спрашивал сам себя. — Тупая девчонка, не может связать двух слов. Почему не та гордая красавица из метро? Ведь я мог любить только таких гордячек».

Говорят, что когда влюблен, вокруг тебя аура близости к миру, ты любишь всех, и потому они любят тебя. Ни черта! Я был потерян, и в таком состоянии не мог любить никого.

Почему чувствую трагедию? Крушение чего-то главного во мне?

Я не нашел любимой, которую воображал в юности. Как будто случайность подсовывает обманку, и привыкаешь к ней так, что без нее не можешь, но остается та же тоска. Может быть, и у нее то же?

Юля зашла через полгода, лицо ее стало опухшим, глаза опали, и краснота, полоски какие-то на лице — черты беременности. Она выходит замуж. Неужели за того медведя-председателя? Это уже было чужое счастье.

Во мне не было скорби. Отнесся к ней как обычно, хотя пропал юмор, уже не ощутил в ней ореола. Что за холодность к чужому счастью? Вспоминал нашу совместную работу, и запоздало злился на то, что не открывалось тогда: от ее работы не было никакого результата, никакой инициативы.

Исчезла волна, наполнявшая меня полноводным сверканием.

— Распечатали нимфетку, — серьезно сказал Чеботарев.

— Подзалетела, — с грустью сказал бухгалтер.

Лида торжественно сказала нам:

— Юля приглашает вас на свадьбу. Хороший отдых — в деревне, в лесу.

Мужчины не воодушевились. Во мне не осталось ни капли прошлых чувств, а только отвращение от этой свадьбы в какой-то деревне.

Вскоре она ушла в декретный отпуск, прежде времени.

Остается только сказать несколько слов о конце моей печальной истории.