Вадим Бабенко - Черный Пеликан

После, из любопытства, я стал внимательно поглядывать в биржевые хроники и не мог не заметить, как целая сеть новоявленных агентов, появившихся из воздуха, стала вдруг скупать одного из гигантов, упомянутых шотландцем. Не было сомнений в том, чья это рука – и, не скрою, мне доставил немало удовольствия внезапный скандал, широко освещенный в прессе, в результате которого глава вышеназванного гиганта бежал из страны куда-то ближе к экватору, прихватив с собой золотоволосую бухгалтершу и изрядную сумму наличными, а сам гигант попал под микроскоп контрольных органов, скоро обнародовавших неутешительный вердикт. Акции его упали почти до нуля, и можно только гадать, сколько потеряли ошарашенные скупщики – я искренне надеюсь, что мистеру МакКарти не пришлось пожертвовать своим шикарным автомобилем.

Я вскоре забыл о нем, как о представителе чуждой среды, куда мне в любом случае заказан доступ. Единственное, что врезалось в память, кроме авто, сияющего благородным блеском, это его слова, приоткрывающие ненароком плотный бархатный занавес над миром обретений и потерь, куда с неохотой допускают новичков. Они напомнили мне что-то – так что я несколько оторопел, словно застигнутый врасплох знакомым пейзажем там, где его никак не ждешь встретить, а еще – поразили намеком на причинность моих собственных потуг, не говоря уже о принципах игры Джан, о которой конечно я и не подумал обмолвиться шотландцу.

«Бывают неучи, – говорил МакКарти, – и бывают дураки. В целом они похожи, разница лишь в том, что первые вовсе не знают правил, а вторые следуют им везде – и где можно, и где нельзя. Оттого и те, и другие теряют деньги – первые, налетая с размаху на железное правило и разбивая себе лоб, а вторые – попадая рано или поздно в ловушку исключения, без которых любое правило немыслимо… Исключений, впрочем, столько, и они так часты, – добавлял он, пожевав тонкими губами, – что их очень даже тянет принять за правила, и тогда в дураках оказываются как раз те, кто в каждом правиле склонен видеть подвох – ведь тогда и исключения маскируются под обычные недосмотры или зловредности судьбы, теряя свою формальную сущность. Потому, проигрывают в общем все – кроме тех, кто наживается на чужой глупости, а не выставляет напоказ свою. И никак не убережешься – можно поставить хоть сотню этих новых машинок и решать себе уравнения сколько угодно душе, а то и просто, как раньше, откладывать точки на частой сетке – вон, мол, как здорово получается: сначала вверх поползло, потом вниз, завтра небось опять начнет расти… И так оно и бывает, опускается и поднимается исправно, пока не прикупишь миллиончиков этак на пять. Вечером ждешь, сам не свой, ночь почти не спишь, а утром к ленте чуть свет и – нате вам, как чувствовал, все упало на восемь пунктов сразу – поминай как звали, ничем уже не поднимешь. Всякий временный взлет иллюзорен, а крах неотвратим – это единственное правило, которое работает на все сто, но поди используй его себе на пользу. Потому и в выигрыше только те, кто рискует чужим, а свое припрятывает понадежнее, но до чужого-то еще надо добраться, а это, Витус, непросто…»

Я согласился с неожиданной пылкостью, удивившей и шотландца, и меня самого, а все оттого, что его самодовольные сентенции вдруг связали вместе то, что и сам я чувствовал так остро, пусть неосознанно и совсем в ином свете. Да, говорил я про себя, каждый взлет иллюзорен, как ни старайся рассылать флюиды, убеждая всех вокруг, что победа уже за тобой. Легко двинуть все вперед, но желаемого не добьешься – соперник будет себе отпихиваться, и вскоре иссякнет пыл. Легко создать сеть, проходя через два на три и чередуя правые и левые скобки – об этом твердят во всех учебниках, да и маститые советуют, не стесняясь – но потом сам же и запутаешься в ней, а об этом-то как раз все и помалкивают. Стоит только отчаяться – и шанса нет, а как не отчаяться, когда тупик видится везде. Стоит занять поле, как оно оказывается никчемным, но что толку корить себя – никогда ведь не угадаешь заранее… И далее, и далее, доходя до того, что быть может сама жизнь создана по восточной игре, во что, бесспорно, иногда очень хочется верить. Любомир Любомиров высмеял бы эти философствования, не оставив камня на камне, но я цеплялся за них довольно долго, пока наконец не поостыл, развернувшись в обратную сторону: это, мол, игра Джан намеренно напоминает кое-что из жизни – с неуловимым дополнительно привнесенным коварством.

Все это, впрочем, было бесполезно и надуманно, черный автомобиль, урчащий со скрытой трехсотлошадиной мощью, все равно оставался самой прочной реальностью. Но и он давно скрылся, презрительно мигнув тормозными огнями – прошло уже больше часа, а мы все кружили среди изгородей и особняков, коротко разгоняясь и затем притормаживая у перекрестков, так что и меня, и женщин швыряло вперед-назад. Сильвия со Стеллой не жаловались и не проявляли недовольства, но мне это порядком надоело. Можно было спросить Кристофера, но не хотелось заговаривать с ним, и я молча полез в карман куртки, вытащил карту города, которой запасся еще в первые дни, и демонстративно углубился в нее. Пусть знают: у меня тоже есть карта – я был горд собой, и Стелла, мне показалось, впервые посмотрела на меня с интересом. Кристофер тоже покосился, издал губами неопределенный звук, но ничего не сказал.

К моему стыду, я не многого добился. То, что выглядело таким доступным на бумаге, на деле оборачивалось немалым пространством – я сверялся по названиям улиц и не находил изъяна в маршруте – а многие тупики и вовсе не были обозначены, прямая линия вынужденно превращалась в целую сеть объездов, так что я сбивался и потом с трудом находил верную точку. К тому же, мы выехали на окраину города – тут уже были не особняки, а бараки, и запутанность улиц еще возросла. Почему-то Кристофер повернул вовсе не на восток, как следовало бы, но в другую сторону, будто намереваясь объехать город по часовой стрелке. Я заметил это и не понял маневра, но стеснялся спросить, чтобы не попасть впросак, тем более, что он поглядывал на меня с издевательской хитрецой. Заметают следы, подумал я неуверенно, или может хотят меня запутать, чтобы я сам не нашел дороги? И первое, и второе звучало нелепо, а других объяснений в голову не приходило. Пожав плечами, я сложил бесполезную карту и раздраженно сунул ее назад в карман.

Солнце было уже высоко, и в кабине стало душно. Кристофер открыл окна, ветер шумел и трепал нам волосы. Сильвия и Стелла, как по команде, достали и повязали себе одинаковые розовые платки, сделавшись похожими на сестер. Одна – старшая, нелюбимая, гулящая и хитрая, другая – младшая, нелюбимая, холодная и гордая. Кто мне больше по нраву? Обе хороши.