Василий Лобов - Дом, который сумаcшедший

Братцы счастливчики улыбнулись так широко, как только могли, и хором ответили:

— Продукта переработки у нас хоть и не очень много, но на всех хватает, слава Самому Братцу Президенту!

А один из них добавил:

— И нам все равно, как что называется по-научному.

— Да ведь экскременты — это обыкновенное дерьмо! — крикнул я. — Вас кормят обыкновенным дерьмом, братцы счастливчики!

Тут самый старый из них, улыбаясь, сказал:

— Ты ври, но не завирайся; ври, но знай меру; ври, но не порочь; ври, но не вбивай клин; ври, но не подпевай; ври, но не подрывай основ Нашего замечательного Дома.

А тот, кто добавил первым, снова добавил:

— А если кто-то и называет продукт переработки обыкновенным дерьмом, то это только временно. Как хозяева Нашего Дома, вот призовем к порядку — враз называть перестанет.

У меня не было никакого опыта работы с прокламациями, и восстание явно срывалось. Оно, наверное, срывалось также потому, что на моей голове не было соответствующей авторитетной короны. Вот если бы я был Самим Братцем Президентом, тогда, конечно, восстание ни за что бы не сорвалось… А так оно срывалось… И я пожалел, что не стал Самим Братцем Президентом, поскольку, если бы все-таки стал, мог бы поднимать сколько угодно восстаний. Пожалев, я плюнул на асфальт, чтобы прибавить массам братцев счастливчиков работы, чтобы в этой работе они осознали, как безрадостен и тяжел их труд, и пошел к своей подпольной щелочке.

Я плюнул на асфальт и пошел к своей подпольной щелочке, поскольку поднимать на восстание таких непонятливых в своем непонятном несчастии счастливчиков мне больше ни капельки не хотелось. В нехотении поднимать восстание прошла ночь, прошло утро, прошел вечер, который прошел после того, как прошел день, прошла еще одна ночь и пришло воскресенье.

А по воскресеньям с десяти утра и до часу дня по всем улицам всех ярусов всего Нашего Дома, исключая разве что самые нижние, ходили марширующие марши колонны братцев-мыслеводимых, которые носили с собой знамена, портреты и транспаранты, при этом распевая наши славные домовые песни, славящие наших любимых братцев-мыслеводителей, мыслеводящих этими мыслеводи-мыми колоннами.

Я вылез из подполья окончательно. Вылез и остановился прямо посреди улицы. На меня неотвратимо надвигалась мыслеводимая колонна.

— На месте… стой… раз… два!… — скомандовал возглавлявший колонну братец вожатый, когда нас разделял какой-нибудь десяток метров.

Колыхнувшись знаменами, портретами, транспарантами, на которых красовались гениальные мысли Самого Братца Президента: «Делу — конец венца!», «Делу — два конца» и прочие, колонна остановилась.

— С какого ты яруса, братец? — спросил меня вожатый. Почему не в рядах? Почему без короны?

Я набрал полные легкие воздуха и возопил:

— Я вам не братец! Я — ЧЕЛОВЕК!

Колонна открыла рот и осуждающе ахнула.

Я снова набрал полные легкие воздуха и еще раз возопил:

— Я — ЧЕЛОВЕК! И плевал я на все ваши колонны, транспаранты, портреты и короны!

Братец дежурный ревизор нехотя оторвал свой недремлющий взгляд от лежавшего на столе иллюстрированного портретами и знаменами журнала «Портреты и знамена».

— Ну-с? — спросил он сопровождавшего меня братца вожатого.

— Вот этот братец, братец ревизор, разгуливал по нашему славному орденоносно-знаменосному ярусу без короны, хотя даже невооруженным знаниями Самого Братца Президента глазом видно, что он — не счастливчик.

— Да? Без короны? Забавно…

— Он кричал, что он не братец, а человек!

— Ясно, предельно все ясно. Ты, братец вожатый, можешь идти. Благодарю за службу!

— Служу Нашему Дому! — рявкнул вожатый и, громко щелкнув каблуками, покинул приемное отделение.

Братец дежурный ревизор вышел из-за стол» поковырял пальцем в зубах и лукаво спросил:

— Так. Значит, братец, тебе кажется, что ты не братец?

— Я — человек, — спокойно ответил я.

— Так. Забавно. На что еще жалуешься, братец человек? Что еще тебе кажется?

— Что я несчастлив.

— Да ну? Интересный случай.

— Что я несвободен.

— Ну да? Забавно. А что еще тебе кажется? Не кажется ли тебе, что ты не веришь в нашу святую веру о братстве в Великой Мечте? Может, тебе это кажется?

— Кажется, — сказал я.

— Вот так так! Так-так-так… Так, может, тебе кажется, что ты веришь в разваливающуюся Псевдовеликую Мечту разваливающегося Верха? Может, тебе это кажется?

— Мне кажется, что я уже вообще ни во что не верю.

— Вот так вот! Крайне, крайне интересный случай! И что же ты хочешь, как тебе кажется?

— Я хочу быть свободным и счастливым.

— Так-так-так… Свободным. Как что? Как тебе кажется?

— Как птица.

— Так— так-так-так! Значит, тебе кажется, что ты хочешь быть свободным, как иллюзия? Непредсказуемым, как иллюзия? Враждебным всем братцам, как иллюзия?

Братец дежурный ревизор схватился за корону руками и забегал по приемному отделению.

— Иллюзия! Ничто! Ноль! Тебе кажется, что тебя нет? Так, что ли, братец человек? А с кем же я тогда сейчас разговариваю, сам с собой, что ли? Или тебе кажется, что ты мне только кажешься?

— Кажусь, — охотно согласился я.

— Это что же, ты утверждаешь, что я сошел с ума? Так тебе, что ли, кажется? — Братец дежурный ревизор, обхвативший корону руками, забегал по приемному отделению с удвоенной скоростью.

— Мне кажется, что тебе кажется, что мне кажется!…

Я было решил, что его тут и хватит кондрашка от моего крайне интересного случая, но вдруг зазвонил телефон, братец дежурный ревизор поднял трубку и рявкнул:

— Так точно!

Потом скосил лицо на меня.

— Одну крошечную секундочку… Как твоя кличка, братец человек?

Я не ответил, а он продолжал рявкать в трубку:

— Молчит… Так точно!… Ему кажется, что мне кажется. Так точно!… Ярко выраженный птичий синдром! Крайне заразен… Так точно!

Братец дежурный ревизор положил трубку на место трубки, метнул в меня испепеляющий взгляд, который, однако, меня не испепелил, так как я плевал на испепеление, и нажал большую черную кнопку, встроенную в крышку стола. От нажатия взвыла сирена, замигали черные лампочки, в приемное отделение вбежали два братца ревизора в черных халатах.

— В Стационар, — приказал им братец дежурный ревизор, — в двадцать первую палату.

Двадцать первая палата находилась в левом крыле Стационара. В палате с покрашенными в клеточку стенами стояли одиннадцать застланных клетчатыми одеялами коек. Вокруг круглого, застланного клетчатой скатертью стола сидели десять братцев сумасшедших, одетых в клетчатые фраки.