Игорь Пронин - Мао: Душевная повесть

— Ну что, говорить будем или как все?

Мы промолчали. Я, например, просто не знал, что выбрать.

— Ага, как все. Прекрасно. Так вот слушайте, как у нас со всеми. У меня нет времени ждать, пока вы раскачаетесь. Поэтому, прежде чем мы начнем допросы, мы вас немного введем в курс дела, где вы и кто вы. Но не я буду вам это рассказывать и показывать, а наши отборные заключенные. Они здесь давно и крепко любят встречать новичков. Фокс, вы куда их рекомендуете?

— К афро-американцам, — тут же сказал Фокс. — Я думаю, это будет действеннее всего.

— Ну что же, одобряю ваш выбор. Разводите их. Приятно провести время, господа, встретимся здесь же через три часа.

И Генерал быстро вышел. Я поздно сообразил спросить, чего ему нужно, и спросил толстяка. Толстяк улыбнулся:

— А это ты сам должен понять и рассказать. Собственно, в этом вся ваша проблема и заключается. Вы не понимаете. Но вам сейчас помогут все понять. Вызови конвой, Фокс.

Пришли солдаты, встали по бокам и между нами, повели нас по коридорам. Саида вели впереди, меня в середине. Саид чуть не падал от усталости, но немного встрепенулся и стал мне кричать:

— Мао! В камере главное себя сразу поставить! Клади на всех, ничего не бойся, если что — бей! Бей насмерть, табуреткой лучше всего! Дужки на койках попробуй, если снимаются — бей! Мочи их и ничего не бойся, тогда только выживешь, ты слышишь?! А иначе опустят, не устоишь!

Я слышал. Я это еще в детстве слышал, от парней, что из тюрьмы приходили, только они все инвалиды были. Я не хотел быть инвалидом, но, наверное, в тюрьме так принято. Я вдруг вспомнил, что за щеку надо положить бритвенное лезвие, но у меня его не было.

— Мне бы побриться, — сказал я солдатам.

— Не мельтеши, ты им и так понравишься, — ответил один солдат, и мы остановились около железной двери с запертым окошком.

Солдат постучал в окошко, открыл его, посмотрел, потом открыл и дверь. Я оглянулся на Филиппа, но его в коридоре уже не было.

— Получите, — сказал солдат. — И будьте с ним нежны.

Меня втолкнули в камеру и захлопнули дверь.

— Здрасьте, — сказал я и огляделся.

Коек там не было вовсе и табуреток тоже, просто по стенкам стояли лавки и на них сидели высокие черные ребята, человек десять. Один что-то напевал, постукивая себя по коленям, и вообще на меня не посмотрел. Большинство остальных тоже, только два или три очень серьезно и долго на меня поглядели.

— Здрасьте, — снова сказал я. — Вот я теперь тут.

Они ничего не ответили. Стоять было как-то неудобно у них перед глазами, и я сел на единственное свободное место, с краешку. Тут же наголо побритый мужик в смешных круглых очках удивленно поднял брови, хотя смотрел по-прежнему в потолок.

— Эй, что это тут село? Чем тут воняет?

— Это я. Я — Мао, — ответил я. — Я давно не мылся, но вообще-то не очень грязный.

— А кто тебе сказал, что сюда можно сесть? — Он повернул ко мне свою большую голову, и все остальные тоже смотрели на меня, один только не смотрел и все напевал. — Может, нам встать, чтобы ты, сука, лег?

— Нет, не нужно. Меня сюда к вам на три часа всего. А потом я уйду. Если хотите, я постою.

— Ну что ты! — улыбнулся мужик. — Разве белый господин может стоять, когда черномазые сидят? Нет, он сунет свою задницу на лавку, в самую середину, никого не спрашивая. Он скажет: я — Мао, вы должны теперь лизать мне подошвы. Так?

Я ничего не успел ответить, он сел передо мной на корточки и его лицо оказалось на одном уровне с моим.

— Знаешь, что я тебе скажу? Ты отсюда вообще никогда не выйдешь.

— Так Генерал будет ждать.

— Наплевать. Так парни? — И все закивали головами, даже певец перестал мычать и кивнул. — Но мы не звери какие-то. Мы не дикари, как нас выставляют ублюдки вроде тебя. Мы не наказываем человека просто так, какого бы цвета он ни был. Ты сам расскажешь нам, что натворил. С самого начала. А Генерала здесь нет, хотя и жаль. Ну, начинай, белый господин Мао, кто ты, откуда? И помни, что мы — твои судьи.

Я стал рассказывать, как мы жили на помойках в Москве, но мне сказали, что это неинтересно и такие истории продаются по копейке. Тогда я рассказал, как сестра меня в армию спровадила, как я служил и как меня в Афган отправили. Они не поверили было, что можно с самолета упасть и не разбиться, но один из угла сказал, что с его братом тоже так было. Когда я рассказал, как сидел в яме и изучал Коран, другой парень сказал, что эта яма называется зиндан. И что мне очень повезло, что там было сухо. А еще один сказал, что не верит мне, потому что моджахеды так не поступают. Я на это возразил, что у Цуруля шея до сих пор платком перевязана, и он, этот парень, может сам у него все спросить, когда откинет копыта. Я им все рассказал про Небесную Канцелярию, и они притихли, а потом тот, что в очках повернулся к остальным и что-то им сказал одними губами, а они рассмеялись.

Когда я рассказал, как работал на героиновых плантациях, они опять смеялись и называли меня идиотом.

— И оттуда ты норовил сбежать? — закатывался громче всех тот, что пел.

Потом я рассказал про доктора Менгеле и всю его компанию. Они им все не понравились, даже Райфайзен. Я сказал, что он хороший, что он мне помог, но тот, в очках, что сидел передо мной, остановил меня:

— Все они хорошие, когда ты им нужен. А когда опасность миновала, ты для них никто, руки не подадут, — и рассказал историю своей жизни, очень грустную, он по тюрьмам сидел с шести лет. Он при первом аресте за налет сказал, что ему четырнадцать, чтобы не возвращаться в приют, где его обещали убить итальянцы. Получалось, что верить можно только таким, как ты сам, а все остальные продадут. — Вот так-то, ниггер, — закончил он, и все закивали головами.

Потом еще один рассказал историю своей жизни. А потом я рассказал, как мы в Тибете были в монастыре и про китайца.

— Ну уж это ты врешь, — сказали они мне. — Китайцы хрен кому помогают, только своим.

Но когда я им рассказал, как дед на нас кидался и как чуть не угробил нас в китайском самолете, они закивали. Потом один рассказал, как его брата убили китайцы, когда поймали в своем магазине. Услышав про Готвальда, они все заржали: оказывается, Готвальд здесь, и они его знают. Они сказали, что этот придурок еще и не такое откалывал и вообще козел и опущенный. А потом я заговорил про бизнес Райфайзена, и тут они просто все загомонили, что такие, как он и Фрэнк, уроды и не дают никому жить, кроме белых. Мужик передо мной наконец встал с корточек и долго говорил про этих белых козлов, то обращаясь ко мне, то спрашивая всех, не врет ли он. Все кричали, что нет, что все это правда. И он снова закончил: