Вадим Астанин - Злой ветер с Каталаунских полей

В отличие от Севрюгина, Меркурий Бессонов творил неторопливо и основательно. Был он человеком мирным, одиноким и спокойным. Вёл размеренный образ жизни, избегая излишеств, тревог, волнений и необдуманных поступков. Писал Меркурий Бессонов по ночам. Усаживался в дореволюционное уютное кресло, возлагал руки на дореволюционный же «Ундервуд» с буквой «ять» и прочими старорежимными «глаголями» (новомодные штучки типа электрической пишмашинки, компьютера, или упаси господи, ноутбука вызывали у Меркурия Бессонова изжогу и стойкое отвращение) и обращал затуманенный возвышенными думами взор на заправленный в каретку плотный, девственно-чистый лист бумаги с голубым аристократическим обрезом. Грезились Меркурию Бессонову российские просторы, березовые рощи, бескрайние поля золотой колосящейся пшеницы, луга заливные, с парной дымкой утренних туманов, сладкий запах далекого костра, лесные просеки, поросшие густой травой, пьянящий дух соснового бора, смешанный в равных пропорциях с душистым запахом лесных цветов и едким духом муравьиных куч, затхлостью болот и застойных, подёрнутых ряской луж, звон подойника на закате, усталое мычание коров, перезвон колокольчиков, наигрыш жалейки и хлёсткие удары плети пастуха, заполошный лай собак и хороводы деревенской молодёжи вокруг вечернего костра. Здесь непрерывная цепь картин и видений прихотливо изгибалась, обретая неожиданное направление и Меркурий Бессонов вдруг ярко представлял себе бесовские игры в ночь на Ивана Купалу, голых девок и трясущих волосатыми мошонками парней, с гиканьем и визгом сигающих через гудящее и плюющееся искрами пламя, бесстыдные догонялки и ухарские вопли в лесных чащобах, сплетение потных тел в кустах и сладостно-надрывные стоны, срывающиеся с опухших и обкусанных девичьих губ, огни фонариков и факелов меж чёрных деревьев, и невесомый алый свет, призрачно лучащийся сквозь папоротников лист. Легендарный и неуловимый цветок папоротника, дарующий обладателю все клады мира. Меркурий Бессонов вздрагивал, отгонял бесовщину истовым крестным знамением, бормоча: «Изыди, сатана искушающий!» и вновь обращал свой внутренний взор к картинам благостным и приятным. Движением резким, но изящным, он бросал пальцы на круглые клавиши, и начинал печатать. Отстукивая пальцами на клавишах, он набирал на бумаге заглавие: «Пространныя Разсуждение», любовно оглядывал набранную строку и, предвкушая сладость муки творческой, не спеша растворялся, проваливался, погружался в работу. Меркурий Бессонов был надёжным бастионом и последней надеждой русской философской мысли. Перед ним уже никого не осталось и за ним начиналась мгла, разор, мерзость запустения и исступлённые пляски на гробах повапленных. В отличие от писателя Севрюгина, Меркурия Бессонова печатали мало, однако удивительно безотказно. Сто экземпляров было для Меркурия Бессонова вершиной его неустанного труда, однако он мечтал о большем. Тираж в двести экземпляров был для него ориентиром, а вид пятисот, одетых в твёрдую строгую обложку томов проливался исцеляющим бальзамом на его истерзанную непростительной завистью к удачливому соратнику по писательскому цеху фантасту Севрюгину душу. Меркурий Бессонов работал на вечность. Упорно и трудолюбиво он создавал Полное собрание своих сочинений и сейчас на полках в его книжном шкафу томились (пылились?) шесть книг его философского наследия из «Цикла размышлений и Констатаций» под общим названием «Пространныя Разсуждение». Седьмым и скандальным (как полагал сам Меркурий Бессонов) должно было стать «Пространныя Разсуждение о Cлаве», над которым он неустанно и напряженно трудился. Следующим за «Простанныя Разсуждением о Славе» Меркурий Бессонов наметил «Пространныя Разсуждение о Жадности». Наметил с некоторым сомнением и беспокойством, ибо собирался беспристрастно и нелицеприятно вскрыть язву безудержного и бессовестного приобретательства, обуявшего лишенное всяких моральных императивов и запретов общество. Меркурий Бессонов явно и недвусмысленно направлял острие своего полемического пера на присосавшихся к здоровому телу государства кровопийц-олигархов, питающихся животворящими народными соками и жиреющих на нищете и горести обворованного и обманутого населения. Некоторый страх и сомнения вызывала в Меркурии Бессонове тревожная мысль, что издатель его, господин Кузиванов, был, в некотором роде, тем самым «вором-олигархом», циничную природу которого надобно было бестрепетно и объективно препарировать и бичевать. Опасность состояла в том, что издатель и филантроп (по совместительству), Викториан Леонардович весьма и весьма не любил тех, кто напоминал ему об источниках его нынешнего благосостояния. Как отнесется Кузиванов к пусть и обобщенной, но критике его поведения и образа жизни, Меркурий Бессонов не знал. Однако он знал крутой характер издателя, из чего делал однозначный вывод, что ничего хорошего ожидать ему не приходилось. Меркурий Бессонов пребывал на распутье, отчего сильно страдал и маялся. Он не мог отказаться от своей заветной мечты, тиража в пятьсот экземпляров и не мог поступиться своими убеждениями и своей репутацией честного и независимого от конъюнктуры и модных веяний творца.

Фантаст Севрюгин был с сильного похмелья. Стащив с ног покрытые подсохшей уличной грязью остроносые лакированные ботинки, он по-хозяйски направился в кухню. Задержавшись у холодильника, Севрюгин без спроса открыл дверцу, вытащил запечатанную бутылку «Императорской короны», припасенную хозяйственным Меркурием Бессоновым к грядущей годовщине, с хрустом свернул сургучную головку и жадно присосался к горлышку. Опустошив бутылку наполовину, Севрюгин сел с размаху на угловой диванчик и размяк, счастливо причмокивая. Осоловелый взгляд его, прикованный к фигурной бутылке, с каждым мгновением прояснялся и приобретал благородную осмысленность. Писатель Севрюгин рефлекторно дернул рукой, зацапал могутной ладонью бутылку, влил остатки водки в разъятую пасть, икнул и окончательно вернулся в приятно расширяющуюся действительность наступающего дня.

- Здорова, Меркуша, — крепнущим басом сказал писатель Севрюгин. — Как сам?

- Твоими молитвами, Севрюгин, — кротко ответствовал Меркурий Бессонов. — Разбудил и проснулся.

- Счастливый, — сказал писатель Севрюгин, — Завидую. Искренне.

- Да уж, — с подковыркой ответствовал Бессонов.

- Скучный ты индивид, Меркуша, определенно скучный. Предсказуемый, — Севрюгин протяжно зевнул, — а водка у тебя, Меркурий, есть?

- Найдётся, — испытывая острое желание соврать, честно признался Меркурий Бессонов.