Сергей Ересько - Казус бессмертия

Макс покачал головой:

– Ты не представляешь, в каком положении я сегодня оказался. Его появление повергло меня в шок! Двадцать лет назад я убил его дважды. Причем, в последний раз я его еще и сжег! Но обгоревший скелет пропал из морга! Невероятно, но выжить после этого нельзя… Надо будет взять образец для экспертизы.

– Я так понимаю, что ты – Макс Ковальски? – спросил Агасфер.

Тот вздрогнул и ответил:

– Это одно из моих оперативных имен. Я пользовался им в Латинской Америке.

– Он мне про тебя рассказывал. То, что это лежит именно его тело – можешь не сомневаться. Интересно другое. Экспертизу чего произвели в 1992 году? Ведь в газетах писали…

Макс сморщился и брезгливо взмахнул рукой:

– Экспертиза – обман. После исчезновения трупа я честно доложил своему руководству о том, что не проконтролировал все до конца. Но он явно не мог выжить! И нигде не был обнаружен. Мы заявили о том, что нашли его могилу. Мировая общественность успокоилась. Но недавно мне сообщили, будто есть сведения, что на самом деле он жив. Прошел слушок, что им занимается КГБ. Я посчитал это чушью. Такой организации давно не существует, а ему на этот момент должно быть девяносто лет. Кем, спрашивается, заниматься? Мешком со старыми костями? Я оказался неправ. Надо же, какая потрясающая живучесть. Если честно, у меня все эти двадцать лет болела душа. Что-то тянуло, выматывало. Своеобразное ощущение не сделанного до конца дела, висящего дамокловым мечом над тобой. Этот мерзавец постоянно мне снился. И я был готов убивать его снова и снова. Но сегодня я растерялся. Я не ожидал…

Ковальски задумчиво вертел в руках нож. Взгляд его стал отсутствующим. Агасфер скрутил «козью ногу», поджег ее, затянулся, и по долине поплыл сладковатый запах. Макс встрепенулся и спросил:

– Чем это воняет?

– Ганджюбасом, − охотно пояснил Агасфер по-русски.

Ковальски сплюнул и поднялся на ноги. Пока они беседовали со стариком, подошли подчиненные Макса. Они доложили, что Абу-Шахид мертв, и труп его находится в расчлененно-взорванном состоянии, как и остальные члены террористической группы. Останки засняты, образцы окровавленной одежды собраны. Можно было уходить. Ковальски дал команду, и один из солдат срезал пропитанный кровью кусок рубашки с груди Шенгеле. Агасфер, вдыхая вонючий дым, с придурковатой улыбочкой наблюдал за действиями военных. Наконец, все было закончено, и Макс сказал старику:

– Можешь пойти с нами. Мы переправим тебя в Израиль. Там ты действительно будешь свободным.

Агасфер покачал головой:

– Спасибо, не надо.

– Почему?

– А что мне там делать? Сидеть в доме престарелых? Или, ты думаешь, меня сразу же назначат банкиром? Там все – такие как я. Куда ни плюнь – одни евреи. Еще и в армии заставят служить. Нет уж. Мне и тут хорошо.

Ковальски презрительно посмотрел на Агасфера и дал команду уходить. Но старик был против. Он громко сказал:

– Минуточку! А этого фашиста вы что, мне оставляете? Этого еще не хватало!

– А зачем нам трупы? – удивился Макс.

Агасфер вдруг понял, что чувство сострадания куда-то улетучилось. И он продолжил:

– Если ты оставишь здесь этот так называемый труп, то в последующем будешь за ним гоняться по всему миру. Причем, не только ты, но твои дети, внуки и правнуки.

– Не понял… – Сказал Ковальски.

– А чего тут понимать? Пойдем со мной.

Агасфер встал на ноги, и неторопливой качающейся походной рэппера подошел к трупу Шенгеле. Макс с Берштейном оказались рядом.

– Вот чего я больше всего не люблю, так это тупость людскую. Ну, неужели нельзя понять, что если какая-то сволочь неоднократно убивается, но не умирает, то, значит, это – далеко не простая сволочь.

Агасфер несильно ткнул носком сапога под ребра Йозефу. Труп вздрогнул, сведенный оскомой рот закрылся, и сквозь зубы вылетел негромкий стон. Теперь автомат вывалился из рук Берштейна.

Агасфер брюзгливо заметил:

– Не армия, а сборище хлюпиков. Надо вам ввести специальную должность − собирателя автоматов.

Ковальски широко открытыми глазами уставился на старика и произнес:

– Но он же мертв…

– Ну да, − подтвердил ехидно Агасфер. – Он – труп. А ты – роза иерихонская.

Как бы в подтверждение этих слов рука Шенгеле медленно поднялась и опустилась на грудь. Прозвучал еще один стон.

Берштейн резким движением подобрал автомат и дернул затвором. Макс крикнул:

– Не стрелять!

Семен опустил ствол вниз. Губы его дрожали. Ковальски спросил:

– Он придет в себя?

– Да, − ответил Агасфер. – Три пулевых отверстия, это так, − тьфу. Через пару часов даже дырок не останется. И мучиться сильно не будет. Часа через три пойдет своим ходом, если пинками подгонять.

У Макса глаза засверкали странным блеском. Он принялся отдавать распоряжения. Солдаты рассыпались по долине и залегли за валунами. Возле постепенно приходящего в себя Шенгеле остался Берштейн. Агасфер, собиравшийся приложиться к фляжке, обнаружил, что она пуста. Он направился к своему домику. Ковальски пошел следом.

Зайдя внутрь, Агасфер поставил на стол фляжку стоймя, зажал ее двумя сковородками (чтоб не упала), и – без всякой лейки – ювелирно наполнил посудину из канистры. Стоявший в проеме двери Ковальски, покачал головой и спросил:

– Где ж ты здесь берешь алкоголь и гашиш?

– Работодатели предоставляют. Так сказать – по условиям заключенного контракта.

Агасфер тяпнул водки и уселся на кровать. Макс, продолжая стоять, заметил:

– Странные у тебя взаимоотношения с мусульманами. Но все равно, ты – раб.

Старик спокойно ответил:

– Я-то как раз – не раб. Это вы – рабы. Рабы самих себя. Рабы системы, заставляющей жить так, как вы живете. Системы, толкающей мстить за убитых соплеменников, карать за злодеяния, совершенные против своего народа… Может быть, лучше научиться жить так, чтобы вас не убивали по национальному признаку? Не били только за то, что вы – евреи? Может, если это случится когда-нибудь, в этом и будет заключаться настоящая свобода?

Ковальски заметил:

– Ты рассуждаешь не как еврей…

– Я уже давно не еврей, − произнес печально Агасфер. – Я уже давно Бог знает кто… Я живу так, чтобы не причинять никому вреда. Но меня все равно убивают. В-основном, по национальному признаку. Это потому, что о единицах судят по их сумме. И вас убивают, и будут убивать до тех пор, пока вы не научитесь жить по-другому… А сейчас вы – рабы. Вы мстите. И месть эта стала бесконечной. Это – вечное рабство. Если, конечно, ничего не изменится в головах. А начинать что-либо менять надо с себя…

Макс зашел в домик, уселся на табурет и, пристально глядя на старика, спросил: