Виталий Вавикин - Добро пожаловать в будущее

Она целует его, но он не отвечает на поцелуй.

– Ладно, – Мейкна снова улыбается, расстегивает ему ремень и говорит, что сделает все сама.

Дюваль не двигается. Вспоминает роды Мейкны и ее мертвого ребенка. Врачи уносят куда-то окровавленное тельце, а судья говорит ему отдать Мейкне экспериментального кибера. Точно такого же кибермладенца растит Адио и его кибердевушка Эбел.

Судья надеется, что когда-нибудь такие младенцы и семьи придут на смену поддельным воспоминаниям, которыми машины для переносов в главной башне замка лорда Бондье наполняют сознания каждой семьи, каждого дома. Дюваль хочет спросить судью, когда в последний раз был рожден живой ребенок. Хочет, но не спрашивает. Хочет спросить, сколько уже веков машины поддерживают жизнь в телах людей, живущих в городе, и сколько жизней прожил он сам. Хочет забраться в пневмоповозку и свалить подальше из города, туда, где генератор не сможет добраться до его сознания и он увидит жизнь такой, как она есть. Хочет, но не делает ничего.

– Как ты сегодня быстро, – говорит где-то далеко Мейкна. Дюваль смотрит, как она застегивает ему брюки. – Прощаемся без поцелуев, да?

– Убей их всех! – кричит Собо. – Освободи их всех!

Дюваль смотрит, как Мейкна идет домой. Он плачет, но ему кажется, что вместо слез из глаз течет кровь. Мозг пульсирует. Дюваль никому не говорит об этом. Никакой слабости. Никакой надежды тем, кто только и ждет, когда ты станешь слабее их. А потом он видит рисунок на тетрадочном листе в клетку. Человек без лица плачет кровью. Кровь течет из его глаз, из его ушей, рта, носа. Рисунок отвратителен и уродлив.

– Это ты, – говорит художник и жалуется, что после их последнего разговора долго не мог заснуть, потому что этот образ не давал ему покоя.

«Чертов художник! Чертовы видения! Чертов судья, заставляющий приходить сюда снова и снова!» – думает Дюваль и смотрит на рисунок.

– Совсем на меня не похоже, – кривится он.

Художник говорит, что сделал этот рисунок меньше чем за пять минут.

– Теперь понятно, почему он так уродлив.

Художник не сдается и рисует Дюваля в треуголке, с черными зубами – так, как рисуют духа Собо те, кто верит в вуду.

– Черное на зубах – это кровь. Я рисовал карандашом, поэтому непонятно.

«Что за картина, если тем, кто смотрит на нее, нужно объяснять, что на ней нарисовано?» – думает Дюваль.

– Сожги это, – скрипит он зубами. А художник показывает ему на другом рисунке руки, сдавившие чью-то шею, и говорит, что это ненависть Дюваля.

«Твою шею!» – думает про себя Дюваль и вспоминает, как возил Мейкну год назад в загородный дом.

– У меня было еще видение, – говорит два дня спустя художник и показывает рисунок, где мужчина со спущенными штанами душит на берегу моря девушку.

– На этот раз я решил использовать цветные карандаши. Когда рисуешь карандашами, сложно подобрать нужный промежуточный цвет. Всегда приходится смешивать. Штрихуешь нужный участок одним цветом, а затирку штрихуешь другим. Причем нет гарантии, что получишь именно тот цвет, который хочешь.

Дюваль смотрит на сморщенные гениталии мужчины на рисунке. Его гениталии больше. Определенно больше.

– Особенно сложно подобрать желаемый цвет, когда рисуешь дешевыми карандашами. В них иногда добавляют воскоподобное вещество, и нормально растушевать нужный участок практически невозможно.

– Сожги это, – говорит Дюваль.

– Можно, конечно, настругать лезвием грифель карандаша, – говорит художник.

– Сожги это.

– А потом смешать получившиеся порошки нужных цветов.

– Сожги это.

– Но так очень сложно соблюсти нужные пропорции.

– Сожги это.

– Поэтому я пользуюсь штриховкой и затиркой.

– Сожги это. Сожги это. Сожги это…

Дюваль ненавидит его и хочет придушить. Вспоминает Мейкну и думает, что, когда они резали друг друга бритвой, все было намного проще. Затем вспоминает ее мертвого ребенка и кибердетей, которые никогда не вырастут. Их просто заменят на более взрослых, когда придет время. Вспоминает свадьбу Адио и кибердевушки по имени Эбел, свадьбу Эну и Мейкны. Вспоминает Далилу, с которой живет, и то, что она просит его сделать ей ребенка… А художник открывает ему дверь на следующий день и сует в руки новый рисунок.

– Это ты женишься, – говорит он.

– Сожги это.

– А это твой ребенок.

– Сожги это.

– А это…

– Сожги это.

– А это….

– Сожги это… Сбросьте бомбу, убейте всех…

Вспышка… Вспышка… Вспышка… Десятки вспышек. Сотни…

– Знаете, чего боится больше всего Дюваль? – спрашивает Бирса судья Амал. – Встречать бывших друзей, которым полностью стерли воспоминания и дали новую личность.

– Таких, как Эну и Адио?

– Да. Только за время работы Дюваля законником таких, как Эну и Адио, было так много, что думаю, он давно сбился со счета. – Судья велит Бирсу следовать за ним. – Нам пришлось построить стену, разделить город на две части. После фиктивной смерти мы переселяем людей в другую часть города, а их друзьям и родственникам меняем воспоминания о том, как выглядели умершие. – Судья смеется. – За долгие века мы, наверное, уже утратили образы, что принадлежали людям на самом деле. Лишь запланированные машинами лица.

Они проходят мимо приемной лорда Бондье. Бирс видит Ханну, но Ханна не узнает его. Лишь улыбается, как это было при их первой встрече.

– Вы стерли ей воспоминания обо мне? – спрашивает Бирс.

– Она сама попросила, когда узнала, что ее ребенок – кибер, а вся жизнь – иллюзия. Точно так же поступил лорд Бондье. Не помню уже, когда это было. Век назад. Два… Неважно. Но Бондье когда-то сам запустил эту систему. Сам построил генератор в центре замка. В те времена уцелевших после войны людей было крайне мало. Повсюду царил хаос. Лорд Бондье предложил им спасение, жизнь. Потом, когда система начала работать, он пожелал присоединиться к своему детищу. Сейчас, правда, он почти не выходит из своего кабинета. Воспоминания и откровения приходят к нему слишком часто. Нам приходится изменять его сознание почти каждый день. Боюсь, скоро ему придется либо принять свою сущность, как это сделал я, Дюваль и еще несколько законников, либо покинуть этот мир, как это произошло с Адио, которого вы уже видели.

– Так Адио мертв? По-настоящему мертв?

– Он не мог больше жить в иллюзии и не мог жить без нее.

– А как же я? – спрашивает Бирс.

Они пересекают мощенный грубым камнем двор. Центральная башня и скрытый в ней генератор ждут их. – Как насчет моего прошлого? Моих воспоминаний? Это тоже иллюзия? – Бирс хмурится, останавливается. – И почему, черт возьми, я белый? – что-то неприятное обжигает сознание. Он смотрит на судью, губы которого изгибаются в холодной улыбке.