Виктор Сергиенко - Сон Ляхова или Что будет, если не....

В течение лета Ляхова посещали мысли, что следующей зимы им никак не пережить. Никаких досок в округе уже нет. Дрова заготовить невозможно без пилы и нормального топора. Ну и главное — никаких, совершенно ни малейших возможностей заготовить или где-то взять продукты. В голове вязко плавали мысли, что надо что-то делать, что-то решать, куда-то двигаться… Однако Ляхов был уже не тот. Его воля была сильно сломлена этой зимовкой и постоянным недоеданием. Куда-то отходить от коттеджа было страшно; куда идти — было непонятно… никаких нормальных деревень поблизости не было. Насколько Ляхов знал местность — в ближайшей округе есть только такие же коттеджные поселки и ПГТ. Близость к Москве, которая раньше так радовала Ляхова — когда он покупал свой коттедж — обернулась безвыходной засадой. Дойти куда-то далеко было нереально; а даже и дойдя до какой-то более-менее благополучной деревни — кому там нужна эта семейка бомжей, еле переставляющих ноги? Кто ему будет помогать? Скорее на вила подымут… Ляхов сам видел многократно таких бредущих куда-то беженцев — безоружных, слабых — в ответ на просьбы о хоть какой-то еде жители поселка их жестоко гнали, и нескольких забили палками. Несложно догадаться, что по дороге их ждет похожая судьба. Каждый день он прокручивал эти мысли в голове, думал что что-то надо делать, и — ничего не делал.

В конце лета опять блеснул луч надежды — слежка за соседями навела его на такой источник пищи, как грушки-дички, которые росли дикорастущими в лесу. Есть их было очень сложно — терпкий вяжущий вкус сковывал челюсти — но если дать им немножко загнить, то они становились чуть слаще и более съедобными. Ляхов продержался на этих грушках всю осень, и даже заготовил их с полмешка, разрезая пополам и высушивая; однако заготовить больше не удалось — груш в лесу было мало, а таких умных как он — много. Он еще сильно надеялся на грибы — однако то ли год был неурожайный, то ли лесок неудачный, то ли желающих много — но поесть каких-то сомнительных сыроежек удалось всего два раза, и о заготовке на зиму речь не шла. В помутненном сознании Ляхова иногда мелькали мечты — вот бы сейчас к его дому подошла чья-то приблудная корова… это было бы спасение, мясо на всю зиму. Но откуда? И деревень-то поблизости нету, в самом поселке коров ни у кого изначально не было, а если б и были — первую зиму по любому они не пережили бы…

Вот так вот, к началу второй зимовки, ситуация у Ляхова была отчаянная. Груши закончились, и уже дней десять ни он, ни жена с детьми ничего не ели, кроме совершенно бесполезного отвара березовой коры, и еле двигались от голода.

Осенью в поселке появились новые слухи. Говорили про то что какая-никакая, а власть установилась. И власть эта пришла в посёлок, молчаливые парни — в штурмовых комбезах, с автоматами. Встречать автоматчиков никто не вышел, они шли по вымершим улицам, заходили в дома. Против ожидания, они почти никого не тронули, не повезло только банкиру с семейством, что ютились в ближайшей к лесу хоромине с остатками лиловой краски на облупленном фасаде. Так же как и Ляхов, банкир запирался в своем доме; однако пришельцы без лишних слов выдернули решетку окна тросом, привязанным к грузовику. Потом пришельцы поговорили с алкашом Васей — по его словам, допытывались о бандах мародёров и каннибалов, подозрительных личностях, расспрашивали о жителях посёлка. Сказали, что по шоссе установлено патрулирование, пометили ближайший блок-пост, куда Вася мог ходить с докладами. Вася выкладывал это всё наивно до дурости — после смерти жены он совсем опустился, и очень плохо соображал.

Слухи, подобно крови, в холода циркулировали медленнее. О новой власти доносилось противоречивое. Рассказывали про фермы то ли в Калужской, то ли в Брянской области, где горожане-беженцы выживают впроголодь. Рассказывали про деревни, где в каждом доме ютилось по четыре семьи. Рассказывали про забитые трупами рвы на окраинах городов, и публичные казни.

Смерть банкира, его жены и детей подтверждала худшую часть слухов. Но теперь дети самого Ляхова умирали от голода в ледяных стенах некогда шикарного дома, и Ляхов был готов на всё.

…В оскалившемся стеклянными клыками окне мелькнула тень, а в следующее мгновение на пороге оказался плечистый паренёк, казавшийся очень смуглым из-за белого маскхалата. Паренёк злобно-настороженно зыркнул по стенам и скрючившейся в углу фигуре, а потом беззвучно канул в морозный воздух снаружи. Ляхов даже не успел испугаться.

Тут до слуха Ляхова наконец-то дошёл шум моторов, и только тогда он испугался. Сразу за всё — что не обратил внимания раньше, что ослабел до потери внимания, что мог вообще пропустить патруль. Ляхов на дрожащих ногах вышел наружу и присел возле дверного проёма. На зимней дороге, нарушая опостылевшую Ляхову белизну, стояло три машины, головной в ней был чадящий военный грузовик, ещё один — замыкающим. Между темно-зелеными близнецами расположился тентованный грузовик поменьше.

Людей на дороге было немного, хотя кое-кто вышел поразмяться и обозреть окрестности. В кузове головной машины сидели то ли трое, то ли четверо бойцов, глянувших на Ляхова с коротким вялым любопытством. От колонны вперёд шли два сапёра с миноискателями, похожими на ручные газонокосилки, странные зимой. Рядом с сапёрами важно ступала худая овчарка. Они как раз пересекали следы Ляхова, оставленные им на снежной целине.

«Обычные ребята, сколько им? Шесть-семь было, когда мой Серёжа родился», — подумал Ляхов. Несмело улыбаясь, он двинулся к сапёрам. — «В ногах буду валяться, но выпрошу хлеба, вымолю».

Чёрная в подпалинах овчарка присела и ощерилась, блеснули длинные клыки цвета снега. Мрачная черноволосая девушка в смешном кепи, чем-то похожая на свою питомицу, подняла свободной рукой маленький чёрный пистолет-пулемёт с коротким рожком и неразборчиво выкрикнула предостережение. Ляхов стал выкрикивать просительную невнятицу, продолжая идти, но звонкий выстрел, выбивший лохмотья белой штукатурки за спиной, заставила его остановиться и замереть, холодея от ужаса — Ляхов с непонятным удивлением осознал, что боится не за себя, а за тех, кто его ждал. Самым пугающим было, что Ляхов не знал, что теперь делать.

Он, наверное, так и простоял бы, пропуская колонну. Почему они решили, что здесь могут быть мины, равнодушно думал Ляхов о неважном. Спросили бы его, он сказал бы — совсем задёшево, за буханку, за полбуханки, за ломоть, чёрствый и крошащийся, за корку, в кровь режущую дёсны и выламывающую шатающиеся зубы…