Пневматическая история - Евгений Юрьевич Лукин

Год (вверху слева) был обозначен 1992-й. А на дворе-то — 1985-й.

Моё счастье, что я не завопил тогда от восторга и не созвал народ — полюбоваться сообща. Собственно, народу в цехе к тому времени (если, конечно, не брать во внимание сердитого стереотипёра) насчитывалось трое: Валя Ивановна, Миша и я.

Так почему я не завопил? Право, не знаю. Воля ваша, а что-то было с полосой неладно. Во-первых, подписи. Моя — на месте, но это-то и удивительно, поскольку при мне четвёртая подписная не пропадала ни разу. Уж такое событие я бы точно запомнил! Другая странность: из росчерков удалось опознать лишь один — старшей корректорши. В выходных данных творилось нечто и вовсе несусветное: редактор — не тот, ответственный секретарь — не тот! И фамилии совершенно не знакомые.

И ещё рубрики! Они у нас всегда выключаются вправо, а тут везде влево! Что за ерунда?

— Покажь! — потребовал любопытный Миша и двинулся ко мне.

Дальнейшие мои действия были мудры, стремительны и чисто инстинктивны: пока он шёл, я схватил полосу, свернул, скрутил, сунул в патрон и пульнул его в секретариат.

Миша обиделся.

— Чего там было-то? — недовольно пробухтел он.

— Ничего, — выдавил я и покинул наборный.

* * *

Коридор десятого этажа лежал пустой, тёмный, гулкий. Лампочки горели через одну. Из людей — свежая голова (он же дежурный) и бедняжка Клава в предбанничке (ей закрывать). Дверь секретариата, как водится, не заперта. Вошёл, включил свет, достал из приёмного ящика мною же присланный патрон и, развинтив, вновь распластал загадочную полосу на пустом рабочем столе Гургена.

И сразу обмер. Какое там, к чёрту, «решение Пленума» (которое не выполним), какая «победа над Сталинградом»?

«Царь-мученик — жертва большевиков». Ни-че-го себе заголовочек…

Обычно я газет не читаю. Я их делаю. Если и случается пробежать глазами какой-либо материал, то исключительно с тем, чтобы его сократить, ибо он, зараза, не лезет в полосу. Первое, на что обращаю внимание: кто автор? Заметит моё вмешательство или не заметит? Поднимет визг или не поднимет?

Но тут… То, что поначалу представилось мне россыпью чудовищных ошибок, при ближайшем рассмотрении таковым не оказалось. Не веря происходящему, я проглядел «Царя-мученика» с начала до конца, с заголовка до фамилии автора. Вполне осознанная контра. Антисоветчина в чистом виде. А автором её, представьте, значился наш закодированный замредактора…

Зазвонил телефон. Я вздрогнул.

— Колдыряете там, что ли, с Гургеном? — пробурчал в трубку Миша. — Последнюю полосу кто подписывать будет? Я, что ли, буду?

Кое-как одолев хрипоту в горле, ответил:

— Шли сюда… Здесь подпишу…

На сей раз труба булькала, бормотала и выла особенно долго. Наконец в фанерном ящике грохнуло. Достал полосу, дрогнувшей рукой оставил автограф и понёс сначала на девятый корректорам, потом дежурному.

— Слава КПСС! — вскричал тот. — И года не прошло… — Потом пригляделся ко мне повнимательней. — Э! С тобой всё в порядке?

— Устал…

— Понимаю, — кивнул он, наскоро сверяя последнюю правку. — Давненько у нас такой запарки не было… А что стряслось-то?

— Да всё сразу, — сказал я и возвратился в секретариат.

Провокация. Других вариантов нет. Провокация…

Чья?!

Но мышление уже отключилось. Праздные вопросы разбежались в испуге по извилинам и где-то там прижухли, уступив место главному и единственному: как теперь быть-то? Быть-то теперь как?! Куда деть?!

Отдать начальству, честно обо всём рассказав? А оно возьмёт да и стукнет в госбезопасность… Не может не стукнуть — обязано! «Царь-мученик…» Дело-то серьёзное: либо на тюремный срок тянет, либо на психушку. Ох, не оказаться бы главным подозреваемым…

А что? Вполне вероятно. Кто бы ещё такое отчинил? Выпускающий, беспартийный, склонен к дурацким шуточкам, владеет любым оборудованием в наборном цехе, вполне способен сверстать полосу самостоятельно… Хотя… Линотип! Линотипом-то я не владею — клавиатура не та: строчные отдельно, прописные отдельно…

Выбросить? Сжечь?.. А вдруг неизвестные провокаторы именно на это и рассчитывают? Уничтожил улику — стало быть, и сам причастен.

Тогда, может быть, просто отдать без пояснений? Так, мол, и так, пришла по почте старая подписная, я в неё даже и не заглядывал… Ну да, не заглядывал! А отпечатки пальцев чьи? Чёткие! Типографские!.. Да и Миша молчать не станет… И Валя Ивановна…

И я снова склонился над столом. Подпись у меня простенькая, закорючкой, что, говорят, свидетельствует об отсутствии самолюбия. Не знаю, правда это или нет, но подделать её — раз плюнуть! Так моя или не моя? А чёрт её знает… Вот вёрстка — точно наша. После трёх лет работы в наборном достаточно одного взгляда, чтобы, скажем, отличить полосу «Средней Волги» от полосы «Ленинца» или «Вечёрки». Да что там вёрстка! Вот же, чёрным по белому тиснуто в правом верхнем углу: «Средняя Волга»! Подписи, печати…

Да, но почему рубрики выключены не в ту сторону?..

В дверь постучали.

— Гер, я этаж закрываю. Ты домой идти собираешься, или как? Первый час, между прочим…

— Сейчас-сейчас!.. — Я заметался по секретариату и не нашёл ничего лучшего, как снова засунуть бумагу в патрон и поместить его в приёмный ящик. Завтра утром придёт Гурген… И станет моя проблема его проблемой.

Да! Гурген и только Гурген! Вот единственный человек, который, может выкрутиться из любой хренотени, не ставя при этом в известность ни начальство, ни компетентные органы. Глядишь, ещё и подскажет, как жить дальше с такой нечаянной радостью…

* * *

В каком-то смысле Гурген мой учитель. Нет, я не про азы ремесла. Типографской кабалистике и заклинаниям меня учили всем миром. То бишь цехом. Вскоре я возгордился: брезговал такими метрическими величинами, как сантиметр и миллиметр, признавая лишь квадраты и пункты, а вместо «с четвертью» неизменно говорил «с цицером».

Квадрат, да будет вам известно, состоит из сорока восьми пунктов и равен примерно восемнадцати миллиметрам. С юных лет я довольно часто слышал выражение «сделал квадратные глаза», но, лишь осев в наборном цехе, впервые заподозрил, что речь, возможно, идёт не столько об очертаниях глаз, сколько о степени их вытаращенности.

Первый раз я увидел Гургена, когда по ходу ознакомления с производством привели меня на третий этаж.

Клацнула дюралевая дверь, и в наборный цех ворвался некто стремительный в сером костюме. Узкое с выдающимся носом лицо — явно кавказской национальности. В левой руке ворвавшегося сиял строкомер. Или, как предпочитают выражаться педанты, строкометрическая линейка.

— Опять Филипповна Ваньку валяет? — взмыл молодой насмешливый голос.

Суровая Филипповна