Роберт Хайнлайн - Двойная звезда

Его подняли наверх в кресле-качалке на лифте. Я держался в тени, давая им возможность поудобнее устроить его на кушетке до моего появления; ведь это естественное желание человека — не выказывать слабости перед посторонним. Кроме того, я хотел соответствующим образом обставить свой выход.

Когда я увидел его, то удивился настолько, что чуть было не вышел из образа. Как он похож на моего отца! Это было чисто семейное сходство; мы с ним были гораздо больше похожи друг на друга, чем каждый из нас в отдельности на моего отца, но сходство, несомненно, было — да еще тот же возраст, так как он действительно выглядел старым. Я даже не представлял себе, скольких лет жизни стоило ему это похищение. Он был страшно исхудавшим, а волосы совсем поседели.

Про себя я отметил, что во время предстоящих каникул в Космосе я должен помочь им привести его в подходящий для обратной замены вид. Доктор Кэпек наверняка сумеет нагнать ему недостающий вес, а если даже и не сможет, то есть много прекрасных способов сделать так, что человек будет смотреться гораздо более полным, чем на самом деле. А его волосами я могу заняться сам. Запоздавшее сообщение о произошедшем у него ударе поможет скрыть все несоответствие. Ведь все эти изменения произошли за несколько недель. Надо постараться тщательно скрыть их, чтобы вновь не возникли слухи о подмене.

Но все это откладывалось в дальних уголках моего сознания. Я же был полон впечатлений. Хотя человек, полулежавший передо мной, был тяжело болен, он просто дышал силой и мужественной отвагой души. Я испытал го теплое, почти священное чувство, которое охватывает человека у подножия гигантской статуи Авраама Линкольна. Глядя на него, укрытого пледом, с бездействующей левой стороной тела, я вспомнил еще один памятник — Раненому Льву в Люцерне. Он обладал теми же силой и достоинством, даже будучи беспомощным. «Гвардия умирает, но не сдается».

Когда я вошел, он взглянул на меня, и на лице появилась теплая, дружелюбная и даже ласковая улыбка, которой мне столько трудов стоило овладеть, и сделал мне знак подойти. Я улыбнулся ему той же самой улыбкой и подошел к кушетке. Его рукопожатие оказалось неожиданно сильным. С теплотой в голосе он произнес: — Я счастлив, что в конце концов увидел вас. Его речь была немного неразборчивой, и теперь я видел, что левая половина лица безжизненна.

— Для меня тоже большая честь и счастье познакомиться с вами, сэр! — Чтобы не расслабить при этом левую сторону лица, мне пришлось сделать сознательное усилие.

Он окинул меня взглядом с ног до головы и усмехнулся. — Все выглядит так, слоено вы всегда были мною.

Я тоже оглядел себя.

— Я старался сделать все как можно лучше, сэр.

— «Старался!» Да ведь вы все сделали просто замечательно. Более чем странно увидеть самого себя.

Тут я вдруг с жалостью понял, что он не осознает полностью, как теперь выглядит: то, как выглядел я, и было для него его собственной внешностью; любое изменение казалось ему временным, преходящим, не заслуживающим внимания и имеющим причиной исключительно болезнь. Но он продолжал говорить: — Вас не затруднит несколько раз пройтись по комнате, сэр? Я хочу посмотреть на себя... на вас... Хочется хоть раз побыть зрителем.

Я выпрямился, прошелся по комнате, что-то сказал Пенни (бедное дитя совершенно ошалело и переводило взгляд с него на меня и обратно), взял со стола газету, почесал ключицу и потер подбородок, вытащил из руки жезл и поиграл им.

Он с восхищением наблюдал за мной. Заметив это, я решил выступить «на бис». Я встал посреди ковра и произнес одну из его лучших речей, не стараясь повторить ее слово в слово. Я немного изменял ее, заставляя слова перекатываться и грохотать, как любил это делать он сам, и закончил его собственными словами: — Раба нельзя освободить, если только он не добьется освобождения сам. Нельзя и свободного человека сделать рабом; его можно только убить!

После этих слов наступило потрясающее молчание, затем гром аплодисментов даже сам Бонфорт хлопал здоровой рукой по- кушетке и кричал: — Браво!

Это были единственные аплодисменты, которые в сорвал, играя эту роль». Но их было вполне достаточно.

После этого он велел мне взять кресло и подсесть к нему.

Я заметил, что он смотрит на жезл, и вручил ему его.

— Он стоит на предохранителе, сэр.

— Я знаю, как им пользоваться. — Он внимательно осмотрел его и вернул мне. Я думал, что он, возможно, захочет оставить его у себя. Но раз так, значит мне придется отдать его Дэку, чтобы потом он сам вручил его законному владельцу. Он просил меня рассказать о себе, потом заметил, что самого меня он никогда на сцене не видел, но зато видел моего отца в роли Сирано. Ему приходилось делать колоссальные усилия, чтобы говорить внятно. От этого его речь казалась немного затрудненной.

Потом он спросил, что я собираюсь делать в дальнейшем.

Я ответил, что никаких определенных планов на этот счет у меня нет. Он кивнул и сказал: — Посмотрим. У нас есть для вас местечко. Нужно кое-что сделать. — При этом он ни словом не обмолвился о плате, и я был горд этим.

Постепенно начали поступать известия об итогах голосования, и он повернулся к стереоприемнику. Сведения поступали уже в течение сорока восьми часов, так как сначала голосовали жители внешних миров, а Земля шла в последнюю очередь. Да и на самой Земле день выборов длился почти тридцать часов, в соответствии с вращением планеты. Но сейчас по стерео стали передавать сведения о победах в очень важных для нас округах; уже вчера, после голосования внешних миров, мы получили заметное преимущество, но Родж разочаровал меня, заявив, что это ровным счетом ничего не означает. Внешние миры всегда изобиловали экспансионистами. Имело значение, в основном, то, что думают те миллиарды людей, которые никогда не покидали родной планеты.

Все же нам был необходим и любой голос обитателей внешних миров. Аграрная партия Ганимеда победила в пяти из шести избирательных округов. Эта партия является составной частью нашей коалиции, хотя какой-либо серьезной роли в ней не играет. Положение на Венере было более сложным, так как венерианцы разбились на множество группировок, раздираемых просто непостижимыми на земной взгляд религиозными противоречиями. Тем не менее у нас были основания рассчитывать, что голосование на Венере окончится в нашу пользу. К тому же все голоса землян, живущих на Венере, будут отданы за нас. Имперская установка на то, что местные жители могут выдвигать в Ассамблею только землян, была одной из множества несправедливостей, против которых выступал Бонфорт. Это тоже должно было обеспечить нам успех. С другой стороны, не известно еще, скольких голосов это будет стоить мне на Земле.