Любен Дилов - Жестокий эксперимент

Он подбежал к мачте, воображая, что это дерево, и имитируя, что он отламывает от него веточку. Затем подошел к школьнице и протянул ей нечто не существующее в пальцах, сложенных щепотью и как бы готовящихся осенить себя крестным знамением.

– Первая веточка для тебя, моя первая любовь!

Она вздрогнула, уносясь в своих мечтах куда-то вдаль, потом осторожно «взяла» веточку.

– Поцелуйте ее, поцелуйте! Влюбленные девушки так делают.

Ее губы прикоснулись к пустоте в пальцах, и девушка засмеялась:

– А вот с этого момента все очень банально.

– Разумеется. Но хорошо, правда? Все хорошее – банально, потому-то мы и повторяем его! Я хочу сказать, стало банальным, потому что мы повторяем его, потому что… Ой, вы совсем запутали меня! Впрочем, как вас по имени? – В его сознание хлынуло множество женских имен, но он не остановился ни на одном из них. Он искал начало чего-то очень важного, возможно, начало всего происходящего, и вдруг воскликнул вдохновенно:

– Альфа! В начале весны из солнечного света, как Афродита из морской пены, появится девушка, с имени которой начинается алфавит, а сияние, которое распространяет она вокруг себя, исходит из глубин материи. Годится?

– Годится, капитан! – обрадовалась она, как видно, еще и тому, что неожиданно найденное его обращение оказалось очень удачным и очень кстати, ведь он, как старший, был здесь, на яхте, капитаном.

– Отлично! – довольный, воскликнул он и поправил фуражку, с которой никак не мог расстаться. – Итак, вначале весны после всех бурь и невзгод старый морской волк возвращается из своего далекого плавания. Еще в море в бинокль замечает на берегу в весенней мгле девушку, которая… ну, которая прямо-таки ранит его в сердце. – Он ткнул себя пальцем в область сердца, но это уже было слишком сентиментально, поскольку он должен был изображать из себя не принца, а морского волка. – Итак, – произнес он в четвертый или пятый раз, насилуя свое воображение. – Что еще происходит в начале весны? В эту пору наши бабушки зачинали детей, чтобы родить их в начале зимы, когда в поле нет работы. Может, отсюда и унаследована нами привычка влюбляться весной? Да, природа знает свое дело! – подводя черту, посмотрел она на девочку и наткнулся на ее враждебный взгляд. И сказал смущенно: – Простите, Альфа!

– Ничего-ничего, капитан! Продолжайте! – ответила она равнодушно, как сломленная безнадежным ожиданием женщина, разуверившаяся, что когда-нибудь дождется своего морского волка.

– Альфа, такой фильм… в таком фильме не может не быть поцелуя.

Женщина снисходительно улыбнулась, делая вид, что только сейчас поняла, ради чего было затеяно все это кино.

– Поцелуйте.

Он наклонился к ней и со страхом коснулся губами щеки.

– Вышел бы отличный кадр! – заверила его женщина с наигранной веселостью.

– Сожалею, но кроме меня сегодня вам не с кем играть в своем кино, – ответил он, направляясь к бутылке с коньяком. И повернувшись к ней спиной, стоял так, словно ожидал наказания. В затаившейся тишине звук отодвигаемого шезлонга показался громовым. Затем послышалось шлепанье босых ног по палубе. Руки женщины-школьницы обвились вокруг его шеи, а подбородочек уткнулся меж лопатками.

– Мне страшно, капитан! Не можем сочинить более-менее интересный сценарий.

Да, это уже была месть! Зачем он продолжает все эти игры? Что за детская блажь!

– Поцелуйте меня! – сказала девчонка. – Поцелуйте меня по-настоящему. – Но ему уже было не до поцелуев. – Знаете, меня ни один мужчина по-настоящему… настоящий мужчина…

Он повернулся к ней, приподнял подбородочек, чтобы видеть глаза девчонки и утешить ее словами, но внезапно хлынувшие из этих страдальческих глаз слезы заставили его целовать ее с отчаянием, граничащим со страстью.

Он оказался странным влюбленным: то несдержанным, то робким, но в то же время как бы обремененным воспоминаниями о других женщинах, – во что он отказывался верить, ибо все это представлялось ему мешаниной из увиденного в кино и в юношеских сновидениях и прочитанного в романах. Однако Альфа – такая знакомая и не знакомая – похоже, испытывала то же самое. Сначала он вынужден будет долго упрашивать ее подарить единственный поцелуй, после чего она станет уже страстной, как зрелая женщина. Они целовались и миловались до изнеможения, до тех пор, пока не растрескались губы. Они смочили их кофе – или коньяком – и начали целоваться снова. А во время непродолжительных пауз между поцелуями смотрели в окружающую их пустоту, по-весеннему солнечную. Уютно изолировав их от мира, ставшего им абсолютно ненужным, она не пугала их, но и не толкала ни к чему иному, кроме поцелуев.

…Он открыл для себя, что предметный мир тоже диктует человеку его поведение, что, творя собственную атмосферу, человек постоянно досоздает и хозяина, куда более властного, чем бог и природа.

Он посмеялся над банальностью своего открытия и страшно захотел поцеловать грудь Альфы.

Но она не согласилась.

– Что, действительно никто не целовал?

– Действительно никто, – ответила она, но как-то не совсем уверенно.

– Ведь ты же будешь актрисой! В кино сейчас показывают что угодно. А грудь – это совсем другое, это символ красоты.

Она возразила ему с той постоянно удивляющей его взрослостью, которая заставляла и его самого спрашивать себя: а кто же, в сущности, я в данный момент?

– В кино нагота подчинена художественной идее, – сказала она.

– Это тебе режиссер сказал? Видишь ли, милая, – распалился он еще больше, – ведь нецелованная грудь в состоянии распалить даже самого пресыщенного мужчину. – Мужчина никогда не воспринимает грудь женщины только как мужчина. Думаю, в этом случае в нас побеждает другое. Сыновнее в мужчине нуждается в ней больше, чем чисто мужское.

Он придумал бы еще что-нибудь в этом роде, но неожиданно вспомнил слышанный еще в студенчестве довольно грязный анекдот на тему женской груди, и ему стало стыдно за тогдашнее свое невежество и теперешнее свое запоздалое прозрение. Он не стал настаивать на том, чтобы школьница позволила ему поцеловать свою грудь, просто вздохнул мечтательно и сказал:

– Конечно же, у тебя красивая грудь.

– Думаю, что да, – возбужденно прыснула она, а ее пальцы, что совсем недавно зажимали низ тенниски с упорством девственницы, стащили ее с себя одним махом и швырнули в сторону.

Поправив волосы, девушка выставила грудь вперед, словно собиралась позировать, но он не приблизился к ней. В нем не было никакого порыва – ни сыновнего, ни мужского, только восхищение гармоничной полусферой этих банальных как жизнь, вскармливающих жизнь планеты желез.