Федор Метлицкий - Остров гуннов

Купец воззрился на него маленькими бегающими глазками.

– Не знам, какво ще буде, но аз имам поручения на дворцы и терема за краем града. Така че, изграждайте свой собственный футур… тьфу! и аз буду успешным.

Он теперь не был настроен непримиримо. Мы поспособствовали его успеху: у него появились заказы на дачные участки за городом – неприступные крепости свободы со стенами метровой толщины.

– А чему вы научаете в Академии? – спросил учтивый зловещий голос. Я узнал члена комиссии по контролю. – Некие диспуты. Школяры обыкновенно придерживаются ереси.

Летописец мягко возмутился.

– Там, гдето мечи предков пробили тропу, ние боремся резким словом, а там, гдето войны наскоро справляли кровавую тризну, боремся мирными учениями. Гдето лес ереси и греха протянул свои бодливые ветви, там нашим усилием вырастет кедр веры, устремивший свой верх к звездам.

Он знал русский, но принципиально говорил на своем самовитом языке.

– Аквинат? – чмокнул губами Либерал.

– Да, так научили великие святые.

Речь Летописца меня вдохновила. Хотелось, чтобы они, наконец, поняли все благородство нашей цели.

– Мы учим самопознанию, деланию себя. Только личность может изменять мир.

– Кто нуждается в гнилом човеке с очилами? – жестко спросил Купец. – В клозет его!

Эдик снял очки и приподнялся, наверно, приняв это на свой счет. Я дернул его за рукав.

Савел посмотрел на купца, как на дебила.

– Может быть, личность, как говорит мой друг, и ничего не может в истории, но зато он свободен уйти в природу и размышлять.

– Размышляющий лучше понимает предание, – скромно сказал Летописец.

Зря мы затеяли этот разговор. Толщу эпохи не пробьешь. Я плюнул на их средневековый уровень и стал говорить открыто:

– Буду говорить вашим языком. Человек отпал от Бога, и его цель – приблизиться к Нему, стать совершенным, как сказано в Священной книге вашего жестокого Господа Мира. Поражает вера в эту метафору реальности, предугадавшую путь человечества, еще не расшифрованную наукой! Реальность, пусть в виде мифа, осознана еще в древности. Религия проложила дорогу человечеству, по которой ему идти. К этому только еще подходит антропологическая философия будущего.

– Ну, и что? – спросил Либерал.

– Человек отпал от Бога, и застрял между божественной близостью и выпадением из Эдема. Гунны привыкли жить в этой серой полосе, уйдя из бездомности и не придя к божественной любви. Когда людей было мало, они жались друг к другу перед демонами-убийцами природы, а когда размножились – прижатые разбились на семьи, и между этими кланами началась борьба.

– Мой дом – моя крепость! – бросил мимоходом купец, разделывая пальцами курицу. Видно, эта поговорка была здесь еще свежей. Либерал снисходительно сказал:

– Достаточно установленной морали и этики, чтобы навести порядок и избегать насилия.

– Мораль и этика – установка разума, но в ауре божественной любви они исчезают. Или – все делается моралью и этикой.

– Бог е справедлив, – елейно сказал Летописец.

– Бог – это беспредельность. Человек должен был выдумать символ беспредельности. Метафора покрывает своей интуицией незнание глубинного устройства мироздания.

– Богохульство! – слышалось в разноголосице обедающих нобилей. – Бог – не е символ!

Я даже испугался отпора.

– Здесь есть веротерпимость – старики поклоняются Священному Пню, другие – дохристианскому жестокому Господу Мира или, как некоторые из вас – некоему Абсолюту, создавшему гармоничную вселенную. У нас же есть христианская религия. Я верю в Иисуса – гениального пророка, угадавшего нравственную тенденцию истории, правда, не в его инкарнацию.

– Но ти абсолютно отрицаешь веру! – удивился Летописец.

Я подумал.

– Чего ожидают простые бабки, толпясь в очереди во дворе храма, чтобы прикоснуться к Священному Пню? Непостижимого, чуда, которое вывалит им в подол исцеление. То есть, хотят того же, что и я. Куда зовет душа, чтобы исцелиться? С древности чувствовали – стать подобием божьим значит подняться до небес на невообразимой исцеляющей волне. Где исчезли бы все обозначения наших отношений: счастье, обида на несправедливость, негодование и т. п. И осталось бы чувство бесконечной новизны и безграничная близость мира, где рождаются музыка, стихи и другие творения мозга и рук. Только я вижу на месте Бога сияющий горизонт необъятной новизны, что дает надежду творить нечто небывалое, но не ищу там божьей помощи. Хочу того света, что блеснул мне в детстве, поразил на всю жизнь.

– Ага, ти веруешь в нашия Бога – Демиурга, който создал вселенную, кого не може да помыслить! – возвысил тонкий голосок Летописец. – Просто не веруешь в его всемогущество.

Я чувствовал, что не все потеряно.

– Выйти из дурного круговорота вражды всех ко всем можно только путем познания и совершенствования себя и мира, свойственного личности. Чтобы понять, что происходит, надо разобраться, что происходит внутри человека. Это попытка выйти из сна разума. Достижение озарения, гармонии мира – это выход мира из отпадения в Божественное совершенство.

– В этом – весь Будда, – наконец, высказался Савел.

Купец перестал есть.

– И вие учите этому… копаться в себе?

– Мы учим понимать мир.

Он обратился ко всем, бегая глазами.

– Там няма даже экзаменов. А необходимо – с розгами!

Я вспомнил отца, поровшего меня, зажав голову между колен. Что-то родное было в словах купца.

– Защо вие заблуждаетесь? – возбуждал себя Купец. – Такова ересь не е за нас. Только найдете на ваш задник приключения. И школяры – без розог разбегутся.

Либерал благодушно спросил Купца:

– Ты веришь, что есть свет и тьма?

– Веруем, что добро – това е строить. И всичко будет добре. Няма нищо другого.

Савел торжествующе сказал:

– Это и есть наш социальный проект – строить для богатых, которые дают больше денег, и драть три шкуры с бедных. А если кто не желает – пусть идет в ж…

Купец боялся ведущего «позоров» – мог высмеять в очередном зрелище живых теней. Как высмеял его мечту о белой яхте, о которой он по-детски простодушно рассказал на таком вечере. Как она унесет его в безграничные просторы наслаждений, тут же бесплатно исполняющихся, с девочками в каюте, с кем делал что хотел (фу! зачем трепался, – заныло, как зубная боль). Это видение заливало его другие мысли цветным туманом, так что терял контроль перед завистниками.

Уходя, Эдик, отплевываясь, спросил меня:

– С кем ты водишься?

– В них глубоко запрятано добро. Ты же говоришь: человек по природе добр.

Знающий состояние наших дел Савел говорил своим новым сочувственным тоном, похожим на иронию: