Игорь Поляков - Доктор Ахтин. Бездна

Я прикасаюсь рукой к левой стопе висящего на кресте человека. Смертельный холод. Невозможна жизнь в теле, которое имеет такую температуру и, может быть, именно эта температура тела сохраняет слабую жизнедеятельность в истекающем кровью больном организме. Пока в мыслях хаос, рука привычно пытается найти пульсацию сосудов. Безуспешно. И это хорошо. Повернувшись к Богине, я объясняю:

— Централизация кровообращения. Организм перестает снабжать кровью те части тела, которые не имеют значения для сохранения жизни.

— Ты сможешь ему помочь?

— Думаю, да, — киваю я. Прикоснувшись к ледяной конечности, я нашел жизнь в почти мертвом теле.

Ухватившись за шляпку гвоздя, тяну его на себя. Ничего не получается, он даже не шелохнулся. Святые Лики с иконостаса, замерев на мгновение, снова захохотали, увидев бессмысленную попытку вытащить гвоздь.

— Тут не силой надо действовать, — говорит Богиня.

— Я это понял, — вздохнув, отвечаю я, — давно не пользовался своим даром, так что не знаю, получится ли?

— Получится, именно у тебя всё получится, — она поддерживает меня уверенным голосом, в котором я слышу гордость.

Сжимаю обеими руками пробитую гвоздем стопу и закрываю глаза. Представляю в сознании смешанный в одно целое конгломерат из человеческой плоти, железа и дерева, и начинаю медленно разделять их. Боль, — человек не смог бы выдержать её, не человек ничего бы ни почувствовал. Железо, интимно сроднившееся с костями стопы, сосуды, питающие каменистой плотности дерево, плоть, ставшая деревянной. Это было невозможно, нереально и безумно.

— Ему больно, — слышу голос за спиной, — он открыл глаз и смотрит.

— Значит, он — человек, и он жив.

Там, где произошло полное сращение, я рву ткань, отделяя от дерева и железа. Там, где только пустые сосуды проникают в дерево, отодвигаю в сторону. Там, где железо стало костью, ломаю.

Когда понимаю, что все три составляющие конгломерата больше не соединены, я легким движением пальцев беру гвоздь и отбрасываю его. Ржавый металлический предмет со звоном падает на пол в полной тишине, — лики Святых на иконостасе больше не смеются, ангелы вернулись на свои места, малыш на коленях Богоматери улыбается.

Дальше пошло быстрее. Я знаю, что надо делать, поэтому второй гвоздь из правой стопы упал на пол практически сразу. До поперечной перекладины креста и прибитых рук далеко, поэтому, оглядевшись в полумраке Храма, освещаемого несколькими свечами, я подтаскиваю какое-то покосившееся от старости деревянное сооружение, которое при ближайшем рассмотрении оказывается то ли кафедрой для чтения проповедей, то ли лестницей, ведущей в небо. Я залезаю на него. Лицом к лицу со Спасителем, глаз которого неотрывно наблюдает за мной. Вытаскиваю гвоздь из правой руки. А затем — из левой. Обе руки безжизненно падают вдоль тела.

Ничего не произошло. Человек больше не прибит к кресту, однако он по-прежнему висит на нем.

— Почему? — спрашивает Богиня удивленно.

Глядя в глаз человека, я беру его за бока. Услышав руками очень редкие удары сердца, я улыбаюсь — приветствую тебя, человек, несущий свой крест вечно. И прочитал в глубине глаза ответ — здравствуй, человек, получивший дар божий в безумное время.

— Он несет крест на себе.

— Как это?

— Дерево деревянного столба стало частью его позвоночника. Надо разделить это сращение, чтобы снять его с креста.

Я говорю, а руки в это время сдвигают в сторону длинные волосы и стирают кровь. Когда открывается правый глаз, я не верю тому, что вижу. Или я просто не хочу верить. Или сознание отказывается верить тому, что таится в глазах человека, висящего на кресте.

Сухие потрескавшиеся губы Страдальца раздвигаются и еле слышно произносят:

— Руах элохим.

Отшатнувшись, я неловко спрыгиваю вниз, потому что не могу удержаться на шатком скрипящем сооружении.

— Что он сказал?

— Он сказал — руах элохим.

— Ну и что? Почему ты так испугался?

— Я не испугался, — говорю я, — просто увидел будущее.

В Храме сгущается полумрак. Я смотрю на Богиню и повторяю внезапно охрипшим голосом:

— Я видел, что будет.

— Ну и что, — пожимает плечами Богиня, — я тоже много что вижу, но это не значит, что этого надо бояться. Когда ты знаешь, что тебя ждет, ты можешь подготовиться к этому. Ты лучше скажи, можешь ты снять с креста и помочь ему?

— Кто бы мне помог, — задумчиво говорю я и смотрю на гаснущие свечи. Одна за другой горящие огоньки исчезают, поглощенные тьмой, и Храм медленно, но верно, стал скрывать свои тайны.

— Жаль, что мы не смогли помочь ему, — говорит она, — когда хочется сделать доброе дело, надо его делать.

Богиня поворачивается и идет к выходу. Три шага и темнота скрывает её.

— Не уходи, — прошу я тихим голосом.

— Если знаешь будущее, зачем хочешь оставить меня, — голос растворяется во мраке.

Я поворачиваюсь к человеку, распятому на кресте, и пытаюсь увидеть снова его глаза, но — голова опущена и глаза закрыты, а мрак скрывает черты лица. Вижу, что осталось всего пять свечей, а, значит, мне надо торопиться. Вновь взобравшись то ли на кафедру, то ли на лестницу, я прижимаюсь к ослабленному страданием телу и начинаю отделять его от креста. Руки делают дело, а сознание, падающее в пропасть, кричит от безграничного ужаса.

Бездна, распахнувшаяся передо мной, поражает безумным отсутствием размера.

Тьма, убивающая органы чувств, заставляет разум искать хоть что-то, за что можно зацепиться.

Реальность исчезает, не оставив после себя ничего.

Надежда, вспыхнув ярким пламенем, гаснет.

Вера рассыпается в прах.

Остается только любовь, — всего лишь легкое дуновение ветерка, как незримое воспоминание из других реальностей, — и она не дает ничего, кроме приятного ощущения теплой руки, которая ведет тебя из тьмы к свету далеких фонарей.

Когда последняя свеча гаснет, невесомое тело Иисуса освобождается из деревянного плена. Ноги не держат, поэтому я падаю назад, прижимая к себе больного человека и инстинктивно защищая его от удара. Долетев до земли, от боли я забываю, как надо дышать. Сердце бьется всё реже и реже. В абсолютной темноте зрение перестает быть объективной необходимостью, а осознание своей участи погружает разум в непроницаемый мрак.

Бездна принимает меня.

Я, как блудный сын, робко улыбаюсь.

Я вернулся туда, откуда пришел.

— Ну, дорогая моя, вот и до декретного отпуска дожили!

Мария Давидовна посмотрела на довольное лицо Светланы Геннадьевны, и выдавила из себя улыбку. Она пришла на прием в женскую консультацию, заставив подняться себя с постели. Не хотелось ни выходить из дома, ни общаться с людьми, ни слушать рекомендации и советы доктора.