Игорь Подколзин - Когда засмеется сфинкс

— Ну а все остальное, другие аппараты? — спросил Грег.

— Все остальное: приборы, просвечивающие стены, раздевающие негодяев — это игрушки. Достаточно импульса, равного доле секунды, чтобы вспышкой Т-поля вещество малой твердости рассыпалось в прах. Катализатором являлся сноп ультразвуковых волн. Это было бескровное орудие возмездия. Я всегда не только ненавидел кровопролития, по, скажу откровенно, не переносил вида крови, презирал в просвещенный век всякое физическое насилие, а тем более такое, как главное из безумств, — война.

Больше всего я опасался, как бы мои открытия и изобретения не послужили бы ей. Своим последним аппаратом я хотел, чтобы ненавистные мне люди были выставлены на публичное осмеяние общества, ибо у кого-то из русских писателей прочел: смеха страшится даже тот, кто вообще ничего не боится. Но вскоре я понял другое: мои изобретения, даже моя шутка, попади она в руки военных маразматиков, станут действенным оружием. Представляете, по снегу или льду наступает цепь солдат. Одно движение рукой — и они голые, голые на лютом морозе. Не говоря о воздействии холода, они еще и теряют способность к сопротивлению в чисто психологическом аспекте: лишенные одежды, люди чувствуют себя беззащитными. Что же касается моих серьезных открытий, то, если бы до них добрался Дик, он бы не только купался в золоте, а строил из него небоскребы, а все люди были бы его рабами. — Он откинулся на подушки и несколько секунд лежал без движения. — Прибор там, в коробке из-под кукурузных хлопьев, на подоконнике, принесите его, пожалуйста.

Грег потянулся и взял небольшую картонную коробку. Он открыл ее и увидел похожий на портативный фотоаппарат прибор.

— Дайте мне и отойдите в сторону, — слабым голосом повторил Смайлс, — эту тайну я унесу… — Он не договорил, тело выгнулось судорогой. В последний миг он открыл глаза и попытался что-то сказать, видно, в чем-то предостеречь, но не успел и замертво свалился на подушки.

Грег бросился к Смайлсу и схватил его руку — сердце не билось.

Роберт Смайлс был мертв.

Фрэнк повертел прибор в руках и заметил сверху над объективом две кнопки, черную и красную. Он направил объектив на висящий на гвоздике, вбитом в стену, заношенный пиджак Смайлса и нажал кнопку. Пиджак будто растворился, превратившись в серенькое облачко. Грег чихнул и тут же вспомнил: «Так вот, значит, почему они чихали». Да, это действительно гениальное изобретение. Он, задумавшись, машинально нажал красную кнопку.

Грянул взрыв.

Стены запрыгали перед глазами, окно полетело куда-то вниз. Пол заходил ходуном. На миг в распахнувшейся двери мелькнуло белое как мел лицо хозяйки с широко открытым ртом, поднятыми в ужасе руками, и все исчезло…

Два месяца Грег пролежал в частной клинике. Ранения были серьезны. Врачи колдовали над ним как могли, но пришлось все-таки удалить правый глаз и ампутировать по локоть левую руку. Молодой и крепкий организм брал свое — здоровье восстанавливалось.

Иногда, когда он оставался один на один со своими мыслями, Фрэнк вспоминал отдельные разрозненные, как осколки вазы с замысловатым узором, эпизоды из того, что произошло в тот злополучный вечер в неприглядной комнатушке Роя Смайлса.

Когда он пришел в себя после взрыва, то лежал грудью на бездыханном теле ученого. Кровь заливала лицо, ручьем лилась на пол, вместо левой кисти какие-то красные лохмотья, словно в сжатом кулаке он держал вырубленный неумелым продавцом кусок мяса. Боли не было, вероятно, сгоряча он ее просто не ощущал. Он помнил, как стянул носовым платком с помощью зубов и здоровой руки предплечье. На пороге двери застыла хозяйка, в потемках белело се лицо, в полуоткрытых губах замер крик. Фрэнк дернул плечом, снял магнитофон, протянул женщине и, сплевывая на пол кровь, сказал:

— Ради всего святого, спрячьте, никому не говорите об этом и не давайте. Если поправлюсь, приду за ним. — Почти тотчас нахлынула боль — пронзительная, резкая она рвала на части, ломала кости, проникала в мозг. И он опять потерял сознание.

Очнулся Фрэнк после многочасовой операции уже на больничной койке.

Все два месяца его никто не навещал. Во всяком случае, он этого не помнил. Фрэнк пытался через сестру милосердия связаться с О'Нейли, но после многочисленных попыток сестра передала: ни в фирме, ни на квартире секретарши к телефону не подходят. Однако кто-то аккуратно оплачивал счета за операцию, лечение, лекарства и содержание в госпитале. На его вопросы хирург, толстоватый флегматик, очень похожий на французского писателя Бальзака, ответил: не знает имя человека, кто платит, да это его и не интересует, деньги поступают исправно, а от кого — как он выразился, — это уже детали, в которых он, медик, разбираться не намерен.

Настал день выписки. Фрэнк сидел на кровати и ждал, когда принесут одежду. По стеклу царапали шершавыми листьями разросшиеся под окном кряжистые вязы. В дверях палаты появилась сестра-хозяйка, монашеского вида, неопределенного возраста женщина с вечно поджатыми губами. В руках она несла большой сверток, прижимая его к груди, как запеленатого младенца. Грег очень удивился, когда она аккуратно разложила на соседней пустующей кровати летний светло-серый костюм, льняную рубашку, туфли и все остальное. То, что было на Греге, когда его доставили в больницу, представляло изодранные осколками и заляпанные кровью тряпки. Платье, которое лежало перед Фрэнком сейчас, несомненно, принадлежало ему и хранилось на его квартире — знала об этом лишь Джин. И опять никто ничего не мог сообщить путного о том, чья это забота: передали, мол, сверток с рассыльным па имя Грега, и все.

Сестра помогла одеться и провела в кабинет доктора, еще сравнительно молодого, но уже предрасположенного к полноте, и вышла, оставив их наедине.

Врач указал Фрэнку на стул. Грэг сел и вопросительно взглянул на хирурга.

— Как пациент вы мне симпатичны, — начал врач и слегка коснулся пальцами усов. — Не капризничали, не пытались пыжиться и выдавать себя за крупную птицу. Не ставили себе диагнозов, не пытались учить меня, как вас лечить. Вы парень толковый, я люблю таких. Кстати, меня зовут Макс Эдерс.

— Спасибо, доктор, вы тоже пришлись мне по душе, — с благодарностью ответил Фрэнк.

— Меня несколько раз допрашивала полиция, — продолжал врач, — но я ничего не знаю, разве только вот это. — Он открыл ящик стола, вынул из него пистолет с глушителем, бумажник и магнитофон, которые Грег передал хозяйке. — Уж извините, но я поинтересовался содержимым вашего бумажника и убедился: вы не какой-нибудь проходимец, а частный детектив, ваше имя попадалось мне в газетах. Может быть, я и отдал бы все полицейским, но насторожило предвзятое отношение к вам, создалось впечатление: им необходимо что-то из вас вытянуть, здесь какая-то тайна, связанная с их нелицеприятными делишками. Трудно объяснить, что мной руководило — интуиция или симпатия, но я сказал: при вас ничего не было. Они, между прочим, несколько раз упоминали имя женщины, но я затрудняюсь вспомнить — просто пропустил мимо ушей.