Ксения Спынь - Идол

Зачем отголоски, когда они ничего не дают и ничего не делают сами? Только создают слабое впечатление, что за границами есть что-то ещё. А там ничего нет.

Простор — это тоннель. Это длинный и узкий проход с далёкой точкой впереди, и движение по нему не составляет труда. В одном направлении идти не трудно: другого просто не существует. Нет альтернатив, нет судорожной необходимости выбора, нет больше никаких проблем. Это ничего не требует. Это просто заведённый механизм: его запустили, и он идёт.

Сила инерции — сила единственная.

На ней держится мир. И не надо ему ничего больше. Он очень маленький на самом деле, этот мир. Он не больше прохода с просветом в конце. Границы не дальше стенок узкого коридора, без поворотов и впадин поверхностей — просто вперёд, длинно и прямо. Направления пространства, стороны света? О чём это? Просто ещё немного блёклых пятен, ещё несколько иллюзий звуков, что когда-то имели смысл. Неправда всё. Нет и не было никакого смысла. Просто случайные созвучия.

А жизни не бывает. Её никогда нигде не бывало, не было даже намёков и остаточных помех, которые можно было бы принять за некую «жизнь». Странное слово. Все слова очень странные.

Почему они что-то обозначают? Ведь ничего этого нет. И по какой причине возникло их мельтешение, вот уж что совсем непонятно. Кому и зачем мог потребоваться целый ворох бессмысленности?

И они не могут существовать. Они — как звуки, а звуков, кроме ветра, нет. Да и вообще, ветер — это не звук. Это один из неизменных элементов существования, вечных и непрекращающихся. Это изначальный параметр, встроенный в самый этот мир, так же, как форма или размер.

Ветер — это как снег, как холмы, как тянущееся движение. Ветер — это навсегда, вечно и вечно. Вечно и вечно.

Всё, что есть, то вечно. Другого просто нет. А что же ещё: раз мир неизменен. Степь. Холмы. Снег. Ветер. Зима. Вперёд.

Горизонт неподвижен. Низ бесцветный, верх бесцветный, ничто одно не отличается от другого. Линия длинна и непоколебима — по всей протяжённости. Закрыта. Замкнута. Тверда. Неразбивна: единое.

И никого. Никто не живёт. Никому не дано и не надо.

И не трудно. Не холодно. Не страшно.

Некому.

Но всё же время протекало должным ему путём, вне зависимости от их ощущений и состояний, как и положено было ему течь, и лента пути вилась от посёлка к посёлку, только они этого не замечали.

Длинные ряды их тянулись по степям приозёрья, просто так или погружённые в вагоны. Линия двигалась непроизвольно, не по желанию, а по природе своей, и была при этом сомнамбулой. Безвольно они пропускали всё сквозь себя, не замечая при этом.

Объективная, общая для всего мироздания, всё-таки существовавшая жизнь текла мимо, параллельно железнодорожному составу, в котором их везли куда-то. Когда они пребывали в поездах вместо открытой степи, стук вагонов — мерное та-та, та-та; та-та, та-та- заменял им шум ветра: ведь он такой же бесконечный и непрерывный, просто другая вариация всё того же неотделимого от мира шума. Порой в сущее врывался ещё пронзительный неожиданный свисток — это далёкий, никогда не виденный ими паровоз провозглашал своё присутствие, возвещал в который раз, что железная сила влачит их помимо их воли и желаний — огромный железный титан, страшный и непонятный, такую мощь не одолеешь, и даже уговорить невозможно: он не для того, чтобы слушать, он — грозный и неумолимый. Когда свисток оглашал расстилавшуюся вокруг степь, им виделся жёлтый фонарь, прорывавший метель и темноту, с визгом несущийся сквозь ночь, и они пугались незримого врага, которого наделило непобедимостью их воображение.

И пока дремали они в окружении образов собственной дремоты, ночи и дни, дни и ночи сменяли друг друга, месяцы двигались медленно, по суткам, но они двигались, по мгновениям приближая весну. (Что бы ни означал странный звук «весна», но они ждали этого, с еле пробивавшейся сквозь дремоту тревогой, с едва различимым возбуждением на заднем плане. Это только и поместилось в узком тоннеле с точкой света далеко впереди).

Можно ли вынырнуть, выползти, выцарапать свою жизнь из глубокого омута, вырваться на поверхность и вдохнуть наконец? Можно ли посчитать себя по-прежнему одушевлёнными предметами и попросить, чтобы считали другие? Мы ведь можем жить, что бы ни случилось, какие бы тени ни накрыли нас, затмив всё вокруг и даже внутри нас самих? Пока нас не убили, мы можем жить? Только лишь жить? Скажите же, ответьте нам кто-нибудь, кто знает. Мы — нет.

Кто такие «мы»: люди ли, странные ли, бредущие строем существа, что ползут в щели, которые они нашли, на свет и тепло, не зная даже, не чувствуя, где эти свет и тепло, откуда исходят их манящие потоки и где искать. Забыв, если уж на то пошло, что такое «свет» и «тепло». Ничего не знающие, не понимающие, желавшие только жить, жить и жить — упорно и непреодолимо, они только надеялись всем своим простейшим существом, всем организмом и ползли дальше.

Пока весна приближалась… Оставалось только ждать её, пусть бы и без надежды, без осознания, чего ты ждёшь. Только на этом слепом стремлении и оставалось держаться. Ждать. Ждать.

Ждать.

Неотвратимо и неизменно.

Время ведь не стояло на самом деле. Оно обещало перемены, ещё неясно, какие, но они не могли не произойти, если время двигалось. В ту или иную сторону, но они будут. И это увидится, при любом раскладе.

Они увидят это. Надо только дождаться.

Потеряв счёт станциям и поездам, ориентацию во времени и пространстве, память и планы, как прошлое и будущее, они застыли в ожидании. Статичные фигуры в потоке времени — вот они кто.

И уже сдвигалось, медленно сдвигалось что-то под покровами неясности и тайны, белыми, как степные снега. Верно, неостановимо, всё больше проявляясь, но всё так же неразличимо. Узнать бы, что это. Знать бы, чего ждать.

Иногда вокруг них даже возникали деревни — скопления маленьких деревянных домов: таких же деревянных, как бараки в открытой степи, только чуть больше, с окнами, и с покатыми крышами, которые углом вставали вверх. Это всё не было значимо. Немного не то же самое, раньше не встречалось, но и всё. Похоже, несколько новых элементов в окружающем ничего не меняли.

А ещё здесь жили люди. Люди — это такие существа, карабкающиеся по снегу от домика к домику. Они маленькие и слабые, ни к чему не приспособлены, поэтому обматываются тряпьём во много слоёв, чтобы хоть как-то уберечься от опасного мира вокруг. А ещё люди издают звуки и, похоже, чего-то хотят ими добиться. По крайней мере, иногда. Друг от друга ли, или от того самого мира, от которого они защищаются — они и сами вряд ли отдают себе отчёт. Просто привыкли и пользуются.