Владислав Задорожный - Защита от дурака

— улицы — прямые — конца не видно, до того кольцо огромное, что закругления опоясывающих улиц не заметны, толпы шиман во все стороны, без задержки, ныряя друг под друга по мостам и развязкам;

— тротуары выше роста агломерата, шиманы, словно в яме, никаких ступенек, чтобы подняться с проезжей, зато из шиманы прямо ступаешь на тротуар — вдоль него перила с калитками, мостики между сторонами улиц поверх траншей: для шиман;

— поразительно одинаково: улица за улицей, все серое, все-все предметы, все-все окружающее;

— оранжевое родное светило.

Толпы:

— какое разнообразие оттенков серого цвета, все в комбинезонах, но разного покроя и разного серого;

— яркими пятнами лиловые и оранжевые воители, пирамиды ЗОД;

— на спинах прохожих — многих — броско-серые надписи:

МЫ — НЕ ДУРАКИ (самая частая)

ДОВЕРЯЮ ЗОД

БОЮСЬ, НО НАДЕЮСЬ

НЕ ТРОНЬ МЕНЯ, Я ХОРОШИЙ

ЧТУ

Я ТАКОЙ ЖЕ, КАК ВСЕ

Я НЕ ХУЖЕ ДРУГИХ

ПОЕХАЛИ К ТЕБЕ (изредка у агломераток на спинах)

ХОЧЕШЬ? (у агломер, часто)

ХОЧУ! (у агломеров, частенько)

ПРИВЕТ СЕМЬЕ

Эти надписи самые частые, но есть и совсем непонятные, которые не повторяются. Я специально приказал кучеру помедленнее, чтобы рассмотреть. Между зданиями — много — высоченные толстенные палки. На них навешаны блекло-серые треугольники и квадраты. «Чего это?» Кучер: «Деревья.»

— Разве деревья такие?

— В Агло нет природы, есть только ее символы. Это символы деревьев. Треугольники — листья, квадраты — птички.

— А крапчатый асфальт — символ травы, да? — догадался я.

Шимана стоп. Дом. Как другие. По переду здания ползет коробка — и пых-пых краской. Серая, свежая. Опрятно.

Захожу. Дверь широкая. В нос — дрянь. На лестнице помои. Мочой. Стены — ну и ну. Их бы покрасить. Ступеньки битые. Перила трясутся. Лифт, слышал — должен быть подъемник, лифт. Створки щербатые. Ну его. Пешком. Седьмой. Звонок.

Дверь. О! Ширинища и вся из непробиваемого материала. Надежно. Незнакомый мужчина. За ним в сенях незнакомая женщина.

— Бажаны? — говорю.

— Да. А вы кто?

— Мамочка, — ору и в слезы. Они — ох. И пошло.

После телячьих я наотмашь:

— Хочу знать, затем приехал: почему меня в Аграрку? Почему я рос с дедкой и бабкой, а не с вами?

Отец угрюмничает. Мать губы — кус. Но я жду.

— Хорошо, — наконец, мать, слезы вытирает. — Сначала все шло нормально. После Инкубатора ты … вы росли таким веселым агломерашем, и мы ждали ваших первых шагов. Но вы продолжали ползать. Сверстники уже бегали, а вы… Они стали произносить первые слова, а вы упорно молчали… Наконец вы забегали и заговорили. Мы на время успокоились. И вдруг стали замечать, что вы несете какую-то чушь. Мы испугались: а вдруг именно вы!..

— Что «именно я»?

— Именно вы!.. — повторила мать. Голос — рваный. — Если бы это оказалось правдой, то в Агло вам бы не выжить ЗОД тысячеглаза и хитра… Тогда мы отправили вас к бабушке. Мы надеялись, что вы останетесь в Аграрке на всю жизнь — там ведь нет ЗОДа, а тесты пустая формальность, которая ничего почти не выявляет.

— Бажан, — перебил ее отец, — теперь, когда вы преодолели тесты, когда меньше вероятности, что вы — это Он, теперь легко осудить нас, но двенадцать ступеней назад ничего не было ясно. Мы испугались и попытались спасти вас. Простите нас и поймите.

— Никто из нас не может сказать, что он — не Он, — сказал я, хмурясь. — До того момента, пока не пройдет Г/А.

— Но Г/А означает: уполовиненная жизнь, жизнь — вдвое короче, — сказал отец.

— В Аграрке много сирот, — сказал я, — одни у родственников, другие у незнакомых… И все — как я?

— Очевидно, — мать горестно, — знали бы вы, как страшно, когда ребенок мелет вздор. Детям свойственно говорить странные вещи, но когда думаешь о Г/А, любую естественную вещь принимаешь за кошмар… Вы простили нас?

— Нет. Мне кажется, это великий поступок — найти и обезвредить Его. Пусть Он твой сын, — тем больше шансов разоблачить Его. Я вас не понимаю.

— Вырастешь — поймешь, — со вздохом говорит отец.

— Никогда. Я бы приказал жене сдать в Инкубатор десяток детей, только бы среди них оказался Дурак, чтобы потом истребить Его.

— Я бы сказал, что вы дурак, если бы у нас в это слово не вкладывался такой пугающий смысл, — говорит отец.

— Что? — я от ярости — в вой.

— Я ошибся и извиняюсь, — спешит отец. — Вина моя и только моя, воистину вина… Познакомься с сестренкой. Зайчи, беги сюда!

Смотрю — кроха. Сестричка. Смех да и только. Красивенькая.

Ночью проснулся. Жрать. Еще с вечера затаил: не наелся за ужином. К холодильнику. Вкусно: еще и еще — приятно. Еще и еще.

Как вдруг — плохо! Так плохо! Едва добежал до раковины. Думал конец. Тут отец вышел — смеется.

— Бажан, забыл предупредить: Защита не позволяет нам много есть, полнеть, накапливать всякую дрянь в организме и наживать сотню болячек из-за невоздержанности в пище. Во все продукты добавляют капельку рвотного. Пока агломерат ест в пределах нормы, он не испытывает дурноты, а лекарство безвредное и легко выводится из организма. Но если агломерат переест, то количество лекарства превысит допустимую норму — и рвотное начинает действовать. Остроумно, да?

Я хриплю в ответ. Произнести хоть слово — внутренности вывалятся. А мне хотелось спросить: откуда тысячи толстяков на улицах. Отец пошел было из кухни. Вдруг возвращается и тихо, подмигивая, говорит:

— Не огорчайся. Тут, как и везде, есть лазейка. За один раз нельзя всласть наесться — ну и ладно, смирись. Зато можно есть хоть по тридцать раз в попытку — понемногу, и съесть в десять раз больше нормы!

— Усек.

— Фу, какой у вас в Аграрке грубый язык!

На следующее утро отец предупреждает, уходя на работу:

— Продуктов в доме полно, так ты сразу не ешь, а каждый час наедайся до первых неприятных ощущений.

— Но ведь это обман. Гениальная ЗОД охраняет агломерата от нанесения вреда самому себе, а мы ее дурим! Отец, ты говоришь что-то не то!

— Вина моя и только моя, воистину вина, — тараторит отец. Похоже, он держит эту фразу напоготове, не вкладывая в нее никакого раскаяния.

— Папа, а не пройти ли тебе Г/А?

— Я… я приятно поражен твоим простодушным предложением, — его лицо становится прозрачно-серым, — верю, что ты от чистого сердца… но я не чувствую еще острой необходимости… Ты не принимай моих шуток всерьез. — Он вроде пятится к двери.

— Отец, где ты приносишь пользу обществу?

— Я… Я работаю на машиностроительном производстве — полпопытки, а еще полпопытки заседаю в городской комиссии по нравственности. А вот насчет пользы… не знаю. Пока Его не поймали, нет никакого стимула хорошо работать. Наломаешь спину, а Он придет — и все разрушит. Так что мы там у себя не особенно перетруждаемся.