Л. ВОРОНКОВА - БЕСПОКОЙНЫЙ ЧЕЛОВЕК

«Ну что ты, мать! В удавку, что ли, теперь из-за теленка лезть? А где этого не бывало? Везде. Где есть хозяйство, там и отход должен быть».

«Да ведь позор! – ответила Марфа Тихоновна. – Позор! На всю округу! Стыдно на людей глядеть!»

«Ну вот, ну вот, – мягко возразил Прохор, – уже и позор… А в Березках вчера не случилось то же самое? Да уж не впервой. И в совхозе, слышно, то же… Паратиф – и всё. Ну что ж тут поделаешь? Да и что такое? Шесть процентов – законный отход. А у тебя что? Пустяк: полпроцента! Чего же так уж сокрушаться? Неудач не бывает только у тех, кто не делает ничего».

Марфа Тихоновна горевала, но не опускала рук. Она с еще большим рвением принялась за свою работу. Приказала начисто продезинфицировать стойло погибшего теленка. Сама каждый день проверяла, чиста ли посуда, из которой поят телят. Сама смотрела, чистую ли солому им стелят. Велела сторожихе Наталье Дроздовой получше топить, чтобы телята не простудились… Но вот прошла неделя – и снова! Маленькая чёрная телочка отказалась от пойла и не смогла встать…

– И что делать? И что делать с ними, не знаю! – повторила Марфа Тихоновна. – Если заберется в телятник паратиф ничем не остановишь.

– Бабушка, – помолчав, ласково сказала Настя, – а давай я тебе «Пионерскую правду» почитаю.

Марфа Тихоновна вскинула на нее острый взгляд, гневная искорка вспыхнула в нем. Но темные глаза Насти глядели так мягко и нежно и все ее розовое лицо было так свежо, ясно и ласково, что искорка эта тотчас погасла.

– Да ты не думай, тут очень интересно, бабушка! Это про Аму-Дарью.

– Аму-Дарья? Это кто же такая?

– Это, бабушка, река. Огромная река, в Туркменистане, вода в ней мутная, желтая, а потому, что там всё пески, пустыня. Кругом пески и пустыня, только около реки деревья растут, поля зеленые, люди живут. А раньше, бабушка, эта река через всю пустыню текла. Там города большие стояли, сады были. А потом река повернула и ушла в другую сторону…

– Как повернула? – усомнилась бабушка. – Почему? Разве реки могут сами поворачивать, куда захотят? Это и наша Петра, значит, может так: течет-течет мимо наших деревень, а потом возьмет да и повернет в другую сторону?

– Да, да, бабушка, Аму-Дарья повернула, говорю тебе! Даже старое ее русло нашли – Узбой называется. И там пустыня наступила, все города, все сады песком засыпало и лес! А теперь – бабушка, ты слышишь? – мы будем опять Аму-Дарью на старое русло направлять. Уже и работы начали!

– В песках-то?

– Да, в песках! А что же? Не сможем? Сможем! Мы снова в песках сады разведем!

– Ох! – вдруг вздохнула Марфа Тихоновна, словно что-то кольнуло ее в сердце, и поднялась, откинув полушубок.

– Ты что? – удивилась Настя.

– Ничего, идти надо.

– Да ведь до шести далеко, куда тебе идти?

– Ах, что до шести! Может, до шести и телки в живых не будет.

Марфа Тихоновна, высокая, сухая, с орлиным профилем, живо поправила на голове синий платок, накинула сверх него полушалок и надела свой старый полушубок, в котором всегда ходила в телятник.

– Бабушка, можно и я с тобой? – попросилась Настя.

– А что тебе там делать? – возразила бабушка.

Однако голос ее был не суров, и Настя бросилась одеваться.

Черная телочка попрежнему лежала в своем стойле. Она приподняла было голову, тускло взглянула на Марфу Тихоновну, потянулась к ней, но тут же легла снова.

– Что, моя бедная? Что, моя голубочка? – нагнувшись к телке, сказала Марфа Тихоновна, и Настя не узнала ее голоса – такой он был грустный и задумчивый. – Ну, что же ты? И лекарства тебе давали… А ножки совсем холодные!.. Настя, принеси мне мой ватник, там, у больших телят, около стойла висит. Дай-ка я укрою, может согреется!

Марфа Тихоновна укутала ватником застывшие белые ножки телочки. Телочка опять потянулась к ней, хотела лизнуть, но снова опустила голову на солому. Настя почувствовала, что глаза у нее наливаются слезами.

– Бабушка, позови Марусю!

– Что же без толку? – возразила старуха. – Маруся что могла – сделала. Уж теперь выживет – так выживет… а уж нет – так…

Марфа Тихоновна умолкла, сурово сжав свои тонкие губы.

В изолятор вошел заведующий молочной фермой дед Антон Шерабуров.

– Ну что, как тут дела? – спросил он приглушенным голосом; таким голосом разговаривают у постели больного. – Дышит?

Марфа Тихоновна ответила, не поднимая головы:

– Только что дышит… – Она открыла дверцу клетки, пощупала под ватником ноги теленка: – Никак не согреваются! – И, присев на порожек, начала растирать телочке ноги.

– Да, вот так история… А может, из района ветврача срочно вызвать? – сказал дед Антон помолчав. – Может, они вдвоем с нашей-то посоветуются, да и придумают что-нибудь?

– Ничего наша не придумает! – резко возразила Марфа Тихоновна. – И тот ничего не придумает. Одни и те же лекарства дают. А что в них толку? Двор плохой. Как ни топи – все настоящего тепла нету. Простужаются телята, да и всё.

– Да, – согласился дед Антон, – двор новый надо. А пока все-таки придется вызвать Петра Васильевича сюда. Тут где-то сейчас девчонка была…

– Настя! – крикнула Марфа Тихоновна. – Где ты там?

Настя, пока они стояли и разговаривали, неслышно ушла в соседнее помещение к маленьким телятам. В телятнике стоял полумрак, теплый и душный. Пахло и соломой и сеном. Вокруг только что протопленной, горячей печки поднимались легкие испарения.

Телята-молочники стояли в клетках по-двое, по-трое – белые, пестрые, рыжие. Их черные круглые глаза мерцали в полумраке. Настя остановилась около своего любимца – светло- желтого бычка.

– Огонек! – позвала Настя.

И бычок, уже понимавший свою кличку, не спеша подошел к Насте. Девочка погладила его шелковую шею, с удовольствием перебирая пальцами мягкие складочки свисающего подбородка.

– Ах ты мой маленький! Ах ты мой глупенький! Ну, что смотришь? Вот глазочки-то у тебя – как фонарики!

Тут Настя услышала зов и бросилась из телятника в изолятор:

– Что, бабушка?

Дед Антон, увидев ее на пороге телятника, вдруг вскипел.

– Ты зачем туда ходила! – закричал он, а голос у него был такой, что хоть полком командовать. – От больного – к здоровым! Чтоб не было больше тебя на телятнике!.. Юннаты! Шефы!.. А ну-ка, вон отсюда, и чтоб я тебя не видел! На что мне такие юннаты, которые не соображают ничего?

Настя вспыхнула и, опустив голову, пошла из телятника к дверям. Но дед Антон, накричав, тут же и остыл: ну что, старый крикун, набросился на девчонку?

– Эй, голова! Подожди-ка! – сказал он, будто вовсе и не гнал ее только что из изолятора. – Сбегай в правление, скажи секретарю, чтобы позвонил Петру Васильичу. Скажи – пускай приедет поскорее!