Джеймс Стивенс - Кувшин золота

— Да наговоришься ли ты когда-нибудь? — воскликнула Тощая Женщина в сердцах.

— Никоим образом, — отвечал Философ. — В некотором смысле сон полезен. Это отличный способ слушать оперу или смотреть синематограф. Что же касается занятия для тихого часа днем, то я не знаю ничего, что могло бы сравниться со сном. Как достижение, сон весьма благодатен, но как манера проводить ночь — невыносимо смешон. Если ты собиралась что-то сказать, любовь моя, то говори сейчас, но помни, что всегда надо думать прежде, чем сказать что-либо. Тишина есть начало добродетели. Молчание прекрасно. Звезды не производят шума. Дети всегда должны быть в постели. Это серьезные истины, которым невозможно противоречить; поэтому их подобает чтить в молчании.

— Твоя каша — на полке, — сказала Тощая Женщина. — Положи себе. Я и пальцем не пошевелю, даже если ты будешь умирать с голоду. Надеюсь, что в ней осталось мясо. Лепрекон с Горта-на-Клока-Мора был здесь сегодня. Тебе достанется от них за кражу их горшка с золотом. Ах ты ворюга! длинноухий, кривоногий жирноглаз!

И Тощая Женщина прыгнула в постель. Из-под одеяла она острым злобным глазом выглянула на своего мужа. Она пыталась устроить ему ревматизм, зубную боль и вывих челюсти одновременно. Если бы она удовольствовалась каким-либо одним из этих мучений и смогла бы сосредоточиться на нем, ей удалось бы поразить своего мужа тем, чем ей хотелось, но этого она сделать не смогла.

— Завершение есть смерть. Совершенство есть завершение. Ничто есть совершенство. В ней осталось мясо, — сказал Философ.

На следующий день, идя через сосновый лес, лепрекон встретил неподалеку от домика двух детей. Он поднял раскрытую ладонь правой руки — таково приветствие у эльфов и у ирландцев — и прошел бы мимо, но тут его остановила одна мысль.

Сев перед детьми, он долго смотрел на них, а они — на него. Наконец, он спросил мальчика:

— Как твое имя, вик виг[7] о?

— Шеймас Бег, сэр, — ответил мальчик.

— Это маленькое имя, — сказал лепрекон.

— Так меня зовет мама, сэр, — сказал мальчик.

— А как зовет тебя отец? — был следующий вопрос.

— Шеймас Эоган Маэлдуйн О'Карбайл Мак ан Дройд.

— Это большое имя, — сказал лепрекон и повернулся к девочке. — А как твое имя, кайлин виг[8] о?

— Бригид Бег[9], сэр.

— А как зовет тебя твой отец?

— Он никак меня не зовет, сэр.

— Итак, Шеймасин и Бридин[10], вы отличные дети, и вы мне очень понравились.

Будьте здоровы до нашего следующего свидания.

И лепрекон вернулся туда, откуда пришел. На ходу он подпрыгивал и щелкал пальцами, а иногда чесал ногу об ногу.

— Славный лепрекон, — сказал Шеймас.

— Мне тоже понравился, — сказала Бригид.

— Слушай, — сказал Шеймас, — давай, я буду лепрекон, а ты будешь двумя детьми, и я буду спрашивать у тебя, как наши имена.

Так они и сделали.

На следующий день лепрекон пришел снова. Он сел перед детьми и, как раньше, некоторое время молчал.

— Вы не будете спрашивать, как наши имена, сэр? — спросил Шеймас.

Его сестренка застенчиво оправила платьице:

— Меня зовут Бригид Бег, сэр, — сказала она.

— А вы играли когда-нибудь в камешки? — спросил лепрекон.

— Нет, сэр, — ответил Шеймас.

— Я научу вас играть в камешки, — сказал лепрекон, нашел несколько шишек и научил их этой игре.

— А играли ли вы когда-нибудь в лапту?

— Нет, сэр, — ответил Шеймас.

— А доводилось ли вам играть в «я выкую гвоздь ри-роу-рэдди-о, я выкую гвоздь ри-роу-рэй»?

— Нет, сэр, — ответил Шеймас.

— Это отличная игра, — сказал лепрекон, — ничуть не хуже, чем «шапку на затылок», или «двадцать четыре ярда на козлином хвосте», или «города», или «море волнуется», или чехарда. Я научу вас всем этим играм, — сказал лепрекон, — и научу вас, как играть в ножички, и в шарики, и в «казаки и разбойники». Лучше всего начать с чехарды, поэтому сейчас я вас научу. Ты, Бридин, нагнись вот так, а ты, Шеймас, нагнись так же и встань на вот таком расстоянии от нее. Теперь я перепрыгиваю через Бридин, потом пробегаю и прыгаю через Шеймасина, вот так, а потом отбегаю вперед и нагибаюсь. Теперь, Бридин, ты прыгай через своего братца, потом через меня, а потом отбегай чуть-чуть и нагибайся. Теперь, Шеймасин, твоя очередь; ты прыгай через меня, а потом через свою сестричку, а потом отбегай немного и нагибайся, и я буду прыгать.

— Это хорошая игра, сэр, — сказал Шеймас.

— Так и есть, вик киг — пригни голову! — ответил лепрекон. Отличный прыжок; лучше тебе и не прыгнуть, Шеймасин!

— Я уже прыгаю лучше, чем Бригид, — крикнул Шеймас, — и буду прыгать так же хорошо, как вы, когда немного потренируюсь — пригните голову, сэр!

Почти не замечая, они упрыгали за опушку леса, и играли теперь на диком поле, посреди которого лежали большие серые камни. Это было самое крайнее поле, а за ним вдаль к горизонту уходил вверх дикий, поросший вереском склон горы. Вокруг поля шла неровная ежевичная изгородь, там и сям пучками росли какие-то длинные, крепкие, потрепанные ветром растения. В углу этого поля стояло низкое широкое дерево, и, играя, они подбирались все ближе и ближе к нему. Лепрекон встал возле самого дерева. Шеймас разбежался, прыгнул и попал в нору у подножия дерева.

Бригид разбежалась, прыгнула и попала в ту же нору.

— Мама! — сказала Бригид и пропала в норе.

Лепрекон щелкнул пальцами, почесал ногу об ногу, тоже нырнул в нору и исчез из виду.

Когда время возвращаться домой пришло и прошло, Тощая Женщина с Инис-Маграта несколько встревожилась. Раньше дети никогда не опаздывали к обеду. Одного из них она терпеть не могла; это был ее собственный ребенок, но она забыла, кто из них кто, и, поскольку одного из них любила, приходилось любить обоих, чтобы не ошибаться и не наказывать того ребенка, к которому в глубине души лежало ее сердце. Поэтому она одинаково заботилась об обоих.

Прошло время обеда и пришло время ужина — только дети не пришли. Раз за разом Тощая Женщина выходила в темные сосны и звала их, пока не охрипла так, что сама почти не слышала своего крика. Вечер сменился ночью, и, дожидаясь возвращения Философа, женщина заново подумала обо всем. Муж ее не возвращался, дети не возвращались, лепрекон не пришел, как обещал…

Тут ее осенило. Лепрекон похитил ее детей! Она объявила лепреконам такую месть, от которой содрогнулись бы люди. В самом разгаре ее упоения из леса вернулся Философ и закрыл дверь.

Тощая Женщина набросилась на него: