Вячеслав Морочко - Увертливый

– Была. И долго болела.

– А сейчас?

– Все нормально. Я уж забыл.

– Тут больно? – сержант надавил.

– Нет не больно.

– А так?

– Тоже нет.

– Теперь ничего не увидишь. И все-таки зря ты не обратился к врачу. Травма может сказаться впоследствии.

Это трогательное внимание смущало солдата. Фразы «зря ты не обратился к врачу» и «может сказаться впоследствии» никак не вязались с обликом «гоголевского парубка». Такого он не мог ждать и от родителей.

Не то чтобы Петя был удивлен или растроган – скорее смущен. Вдруг подумалось, что от этого человека можно ничего не скрывать. И он рассказал про удар клюшкой по носу, и обо всем, что было с ним связано, включая последствия, отразившиеся на характере. Как ни странно, этот случай не вызвал тревогу сержанта. На этом допрос прекратился, и Галкин отправился в штаб.

После этого разговора, каждое утро Петя делал специальные упражнения для развития мышц. В свободное время Тарас забирал солдата в спортзал и натаскивал по особой системе. Когда закончился карантин, сержант, используя расположение старших, определил Галкина во взвод, где сам был помощником командира. Теперь, исключая время, которое солдат проводил в писарской, они были вместе. Как учитель Тарас был суров. Но в словах и поступках его присутствовала некая интеллигентность, которая, по мнению Пети, не могла быть свойственна парню, имевшему за плечами лишь десять классов и спортивную секцию. Но больше всего Петю смущали усы. Конечно, они придавали Бульбе мужскую суровость, но казались слишком большими, даже приклеенными. К ним было трудно привыкнуть. Зато, мысленно, их было легко отделить, чтобы представить его без усов. Галкин так и видел его двояко: на расстоянии (например, перед строем) – как мужественное лицо усача, в личной беседе (в каптерке) – как лишенную растительности физиономию умного симпатичного интеллигента.

Писарствовал Галкин усердно, молча, приглядываясь к окружающим. Он не знал, как общаться со «старослужащими» – по уставу или по-человечески – поэтому либо молчал, либо отделывался краткими фразами. А молчание его, как обычно, раздражало, и настораживало. Подтянутые, начищенные, надушенные, писаря были солдатской элитой: в штабе всегда находился кто-нибудь из начальства, а среди вольнонаемных попадались и симпатичные дамы. Естественно, хилый салага-Галкин казался здесь поначалу «белой вороной», но постепенно пообвык, подтянулся: помогли занятия с Бульбой и его советы.

На столе у каждого из писарей была печатающая машинка, а на погонах старослужащих (то есть у всех, кроме Пети) – лычка ефрейтора. А ефрейтор уже мог поставить перед собою на вытяжку любого «Галкина» и отыграться на нем за обиды от давешних «дедов». Здешние офицеры не обращались к писарям по уставу «товарищ ефрейтор», а называли по именам, как близких знакомых. Кроме Галкина их было четверо: два Толика и два Вовика. Петя быстро сообразил, что он единственный попал сюда по необходимости, и, будучи временным, останется здесь до тех пор, пока в нем нуждаются. Остальные (постоянные), судя по всему, были здесь по протекции, или, как родственники нужных людей, то есть, действительно, являлись «своими».

Скоро и Галкина стали называть по имени: уж больно оно ему шло. «Эй ты, Петя, поди-ка сюда!» – кричали штабисты, очень довольные, что сами – не «Пети». Несмотря на подтянутость, «Толики» (так помначштаба звал штатных писарей за глаза) вели себя с офицерами дерзко, чуть ли не тыкали, ходили по штабу вызывающе наглой походкой. А старший из «Вовиков», даже стоя на месте, пританцовывал и вертел тощим задом. Мальчики были ленивы и норовили свалить основную работу на Петю, которому отводилась роль Золушки. «Если я буду делать вашу работу, – возражал Галкин, – я не закончу свою.» Они подходили к нему в коридоре, грозили: «Не успеешь, – в три счета вылетишь!» «А я не держусь.» – отвечал Петя. «Смирно! Как стоишь, солдат! Этому тебя учит Бульба?»

– Оставьте меня в покое, пожалуйста.

– Надо говорить: «Пожалуйста, товарищ ефрейтор!»

– Пожалуйста, товарищи ефрейторы, оставьте меня в покое.

Внутренне он улыбался: «Ничего получается! Прямо Акакий Акакиевич из Гоголевской шинели!» – он чувствовал себя актером.

«Пойдем, салага, поговорим!» – его вели в штабной туалет. А там, схватив за грудки, пытались прижать к стене и, выкатив очи, грозно орали: «Ну ты, сука, будешь делать, что тебе скажут?» «Я же вам объяснил…» – вяло возражал Галкин. «Заткни пасть!» – орали ефрейторы. Разговора, как правило, не получалось: солдат либо сам выскальзывал из их рук, либо появлялось начальство и добродушно корило: «Эй! Эй! Вы, петухи, поостыньте!» И «толики», чинно одергивая десантные курточки, разбредались по туалетным точкам.

– Будь моя воля, – как-то признался капитан (помощник начальника штаба), когда Петя зашел к нему сдать работу – я бы этих «толиков» ни дня не держал! Взял бы пару таких, как ты, и достаточно.

Галкин выказал офицеру сочувствие еле заметным кивком, считая, что, по справедливости, ему самому тут не на что жаловаться: знакомство с Тарасом явилось таким подарком судьбы, что писарские проблемы казались едва ощутимыми шероховатостями. Ну а увертываться, ему было не привыкать.

Однажды, когда все уехали на штабные учения, и никого кроме Галкина в писарской не было, туда заглянул кадровик. У майора слегка заплетались ноги, а водочный дух далеко опережал его плоть.

– Владимира нет?

– Никак нет. – привстав, доложил Галкин, сообразив, что спрашивают младшего «Вовика», с которым у кадровика – закадычная дружба.

Майор выругался, вышел, слышно было, как он терся в коридоре о стены, однако через минуту-другую – заявился опять.

– Встать! Ну-ка пойдем со мной! – приказал он не терпящим возражения голосом.

Галкин встал и поплелся за ним в отдел кадров. Пропустив солдата в кабинет, офицер запер дверь изнутри на защелку и указал на стул: «Садись!» Рядом на столе лежала амбарная книга. «Раскрой книгу там, где закладка!» Петя раскрыл. «Теперь читай все подряд! Внимательно читай!» Петя начал читать вслух. «Про себя читай, а я тут вздремну. Нездоровится что-то». Петя читал про себя, а за спиною возился пьяный старик. «Все прочел?» – вдруг, спросил кадровик с нетерпением.

– Прочел, ну и что?

«Как это что!? А это ты видел?» – ткнул он пальцем оголенной руки.

– Ну, видел. И что тут такого?

– Значит, ничего такого!?

Что-то коснулось Петиной головы, поползло по плечам, по рукам и ниже – к пряжке ремня. Он вскочил и захлопнул амбарную книгу.

Сзади, обхватив спинку стула, елозил на голых коленках майор. За спиной его на матрасе, занявшем пол кабинета, было скомкано все, что он с себя сбросил. Кадровик извивался в конвульсиях и, плаксиво молил: «Ну, давай! Вовик, миленький! Ну давай!» – Галкина чуть не стошнило. Преодолев отвращение, он отодвинул защелку и, вывернувшись из липких рук старика, возвратился в писарскую.