Вячеслав Морочко - Увертливый

От смертельного ужаса, на какое-то время, Галкин утратил сознание. Очнулся, когда все вокруг «застыло в оцепенении». Самолет «застрял в воздухе» уже на порядочном расстоянии. Земля напоминала необъятный ковер. А над «ковром» зависли перевернутые «полотняные блюдца» раскрывшихся парашютов.

Ему показалось, что летит он не вниз, а куда-то в сторону и будто несло его белое облако, напоминавшее лебединые крылья. От страха не осталось следа. Он поразился своему спокойствию, нащупал вытяжное кольцо и, потянув за него, почувствовал, что снова стал падать. Облако, отпустив его, быстро удалялось в том направлении, где светились «серебристые облака». Они стояли так высоко, что не достанешь никаким самолетом. Неожиданно Галкин потерял их из вида: его дернуло вверх, и над головой, закрывая небо, «вспыхнул» зонт парашюта.

Поверхность была уже близко. Какое-то время он раскачивался над ней, как на качелях, а потом ухнул в траву, забыв, как учили приземляться. Земля больно прижала, но, выскользнув из ее объятий, он тут же вскочил на ноги и суетливо начал собирать парашют.

С аэродрома его увезли прямо на гауптвахту.

Галкин сознавал, что, желая преодолеть себя, доказать себе, что – не трус, он подвел командиров и в первую голову Бульбу. Для полка это было чрезвычайное происшествие. Получалось, что солдат, впервые прыгавший с парашютом, нарушив инструкцию, вздумал не только обойтись без фала, но и совершить непозволительный затяжной прыжок со сравнительно небольшой высоты. За это одно уже могли отправить в стройбат. Конечно, в действительности, ни о каком затяжном прыжке он не думал. Это произошло от испуга и упрямства одновременно. Он и жив-то остался благодаря необъяснимому чуду, которое, произошло у всех на глазах. Сидя на гауптвахте, он вновь и вновь переживал все случившееся, повторяя, как заведенный: «Балда! Всех подвел! Нет мне прощения!»

Когда его вызвали на допрос, он именно так, совершенно искренне, характеризовал свой проступок. Его не стали судить. Самым страшным наказанием явилось то, что для Бульбы он как бы перестал существовать. Конечно Тарас и теперь замечал его, но не больше, чем остальных.

Петр еще не знал тогда, что совершил проступок, последствия которого аукнутся ему через годы и трагически скажутся на судьбе дорогих людей.

Его долго не допускали к прыжкам, а когда, наконец, допустили, определили к другому инструктору. Больше Петя не позволял себе вольностей во время прыжков. Но между ним и Тарасом будто пробежала кошка. Зато штабным «толикам» его проступок понравился. Они даже похвалили его: «А ты молодец – крутой мужик! Утер нос своему Бульбе!» На похвалу Галкин не реагировал. Физически он самостоятельно продолжал заниматься по программе, заданной ему Бульбой, но при этом чувствовал себя почему-то предателем.

Время от времени он приближался к Тарасу, пробуя заговорить, но тот отворачивался. Галкин помнил, что перед самым прыжком выругался в лицо сержанту, хотя было так шумно, что никто кроме них двоих услышать не мог. Петя выругался в сердцах, протестуя, что его заставили делать то, против чего восстает его существо. А другие оценивали поступок, просто, как бунт против Бульбы, одобряли его поведение и старались всячески поощрить. Недолюбливавший Тараса старшина роты, несмотря на еще не забытый инцидент в небе, поощрил Галкина увольнением на воскресенье в город до самой вечерней проверки. Не отказываться же?

Слово «увольнение» происходит от слова «воля». Стреноженная уставом и строгим распорядком казарменная жизнь за оградой и колючей проволокой – своего рода жизнь в неволе. Не тюрьма, конечно, но и свободой не назовешь. Увольнение – это когда тебе дают увольнительную записку – бумажку (для предъявления патрулям), на которой указано, до какого часа тебе объявлена временная «амнистия». Это еще называется увольнением в город, а город, безразлично какой – столичный или районный, для солдата (особенно молодого) – центр вселенной и синоним «гражданки», то есть сумасшедшего праздника свободы.

Галкин прошелся по рынку, находившемуся неподалеку от воинской части. Он и в Москве-то избегал базаров, не находя в них ничего привлекательного. А здесь, после казарменного однообразия, площадь, где теснились прилавки, и весело галдел народ, показалась ему настоящим театром. За эти месяцы Петр отвык от нормальной жизни и сейчас чувствовал себя пришельцем из другой галактики. Он был ошарашен вселенской пестротой, многоголосьем и мельтешением. Ощущение было столь непривычным, что от смятения подгибались ноги. И, хотя выходная форма сидела на нем превосходно, со стороны он казался себе неуклюжим цыпленком.

После базара Галкин шел улицами старинного города, раскинувшегося в сотнях километров от столицы. Аккуратные тротуары, прямые, обсаженные деревьями ряды двух– и трехэтажных зданий, широкие, благоухающие цветами весенние бульвары. Пете казалось, все это уже знакомо ему. Он совсем не знал города, но много раз слышал о нем от тех, кто ходил в увольнения. Галкин мечтал о нем. Засыпая, фантазировал себе эти улицы, а потом их видел во сне. Он заранее любил этот город и теперь, погружаясь в уютные дебри, как бы заново его узнавал. Улочки разворачивались перед глазами, как забытые сказочные картинки.

За стенами домиков кипела не сказочная, но не менее удивительная, чем в сказках жизнь, называемая «гражданкой». Он едва плелся по тротуару. Сердце то замирало, то начинало бешено колотиться от каких-то невнятных предчувствий. Казалось, вот-вот с ним должно было что-то произойти, на столько все здорово складывалось: и добрые улыбки людей, и мудрое спокойствие улиц, и томительные благоухания весны, и какая-то непостижимая внутренняя готовность души и тела. Еще немного и, обретя крылья, наподобие мотылька, он вспорхнет в небо.

Тем временем ноги привели его в старый парк. Он понял это, потому что улица, по которой он шел, плавно перешла в аллею, а там, где кончались дома, журчал фонтан. Впрочем, это ни о чем не говорило: просто за зеленью исчезли строения. Клумбы и цветники стали перемежаться с кустарником, а Петя все шел и шел заплетающимися ногами. От избытка сил и кислорода у него кружилась голова. Появилась цепочка озер, по берегам которых вились желтые дорожки. Светло-зелеными занавесами к воде ниспадали ивы. Вокруг стояло много старых деревьев с широкими кронами. Под некоторыми из них на траве сидели люди. Они что-то ели, пили, смеялись и пели. Кто-то звал его: «Эй, солдатик, иди сюда, выпей с нами!» Солдатик наивно и вежливо отвечал: «Простите, мне нельзя». И шел дальше. На прелестных лужайках среди кустарников на кострах жарили шашлыки и тоже пили, ели и пели. В одном месте веселящийся люд даже пробовал задержать его силой, но Галкин привычно увернулся.