Песах Амнуэль - Конечная остановка

— Свою смерть, — прошептал я так тихо, что сам не расслышал.

— Нет, — она покачала головой, — смерть я вспомнила потом, а в первый момент вспомнила нашу свадьбу, как у меня…

— …упала туфля, когда ты выходила из машины, — подхватил я.

— Да.

— Я попытался взять тебя на руки и внести в дом, но не смог, и всем было весело. Лёва поднял туфлю и надел тебе на ногу, а ты сказала, что это должен был сделать я. Тогда…

— …Лёва снял с меня другую туфлю, передал тебе, и ты надел…

— Еле сумел, — вспомнил я то, чего быть не могло. — Наверно, она тебе жала, так я тогда подумал.

Мы оба замолчали, поняв, что прожитая жизнь была нашей общей жизнью. У нас была общая память, кроме…

— Когда я умер, — тихо произнёс я. Почему мне нужно было знать это прямо сейчас? — Что было потом? Ты…

Ира ответила не сразу.

— Я прожила ещё три года.

— Ты не…

— Нет, я ни для кого не была обузой.

Она хотела сказать, что обузой для неё в мои последние месяцы был я?

— Не думай глупостей, Миша, — пальцы её напряглись в моей ладони. Она, как всегда, понимала мои мысли раньше, чем я успевал их додумать. — Я хочу сказать… ты это хотел знать, верно?.. Однажды утром…

— Когда?

— Шестого сентября две тысячи тридцать второго. Я встала… с трудом, сильно болели ноги, но, в общем, терпимо… пошла в комнату к Вите…

Наш младший внук.

— Вдруг всё закружилось перед глазами. Наверно, я упала, но этого уже не помню. Стало темно, а потом вспыхнул ослепительный свет, и голос Женечки сказал: «Мама, не уходи». А ты…

— Я?

— Это определённо был твой голос. Ты сказал: «Мы с мамой будем опять вместе».

— Я так сказал?

— Я ничего не поняла. Не успела. А когда сегодня утром вспомнила… так ясно, будто это было вчера… странно… почему вчера, когда… В общем, это был…

— Последний момент, — пробормотал я. — Больше в памяти ничего не могло сохраниться.

— Ты тоже… — сказала Ира.

— Да. Тот день… ты помнишь…

Она упрямо покачала головой.

— Не хочу и не буду вспоминать. Не хочу. Не буду. Не хочу.

Она так бы и повторяла раз за разом, я оборвал эту цепочку словами:

— Я вспомнил вчера. Ты вспомнила сегодня. После того, как увидела меня. Значит, это всегда было в нашей памяти.

— Я ничего не понимаю, Миша, — Ира отняла пальцы и прижала их к щекам. — Ничего этого не было. Я сегодня впервые тебя увидела. Как я могу помнить две тысячи какой-то год?

— Но ты помнишь.

— Ты женат, Миша? — спросила она отчуждённым голосом.

— Да, — сказал я, помедлив, будто это имело смысл скрывать.

— Расскажи о ней, — потребовала Ира, сцепив пальцы так, что побелели костяшки.

— А… ты? — спросил я и не закончил фразу.

Она поняла.

— Нет. Я одна. Мужчины… были, но… всё не то. Я ждала тебя! — вырвались у неё слова, которые, похоже, она произносить не хотела, но они возникли сами, невозможно было не произнести их, хотя ещё сегодня утром она ни сном, ни духом…

Я хотел обнять Иру, опустить голову на её плечо, как было много раз и как не было ещё никогда. Я знал, что на левом плече у неё небольшой шрам, она поранилась в детстве, когда упала с горки и напоролась на оставленный кем-то в песке детской площадки перочинный нож с раскрытым лезвием. Всё могло кончиться куда хуже, но обошлось. Мне захотелось отвернуть ворот её блузки и посмотреть… чуть-чуть отвернуть… ненамного, чтобы только… Ира перехватила мой взгляд и сказала спокойно:

— Я не падала с горки, если ты это имеешь в виду, Миша.

Похоже, наши мысли текли параллельными потоками — собственно, как иначе, если воспоминания у нас во многом общие, жизнь прожита вместе…

Трудно к этому привыкнуть. Понять, наверно, и вовсе невозможно.

— Ты не ответил, — напомнила она и демонстративно (или нет, не нарочно?) застегнула верхнюю пуговичку на блузке.

— Да, — сказал я, помедлив и поняв в ту секунду, что не могу, не должен, не имею права скрывать от Иры ни одной минуты, ни одного факта, ни одного события моей жизни. И она ничего от меня не скроет, но я должен начать первый.

Как в холодную воду бросился.

Конечно, я опоздал с обеденного перерыва. Дважды звонила Лиля, как мне сообщил Яшар, делая вид, что не интересуется, где почти два часа пропадал его сотрудник в середине рабочего дня. Что передала?

— Ничего, — пожал плечами шеф и, помолчав, добавил: — Но мне показалось, она чем-то беспокоится.

Яшар прекрасно говорил по-русски, но время от времени, особенно, когда он не задумывался над произносимой фразой, в его речи проскальзывали странные на слух обороты.

Я позвонил домой: Лиля уже должна была прийти с работы.

— С тобой всё в порядке? — сухо осведомилась она.

— Конечно. Почему ты спрашиваешь?

— Не знаю… Показалось, наверно.

— А Вова? — спросил я. — Я думал, ты звонила, потому что…

— Вова пошёл на плавание, — сообщила Лиля, и я вспомнил: по вторникам с трёх до пяти сын ездил в бассейн.

Поговорив ещё о чём-то незначительном, мы одновременно положили трубки.

С Ирой мы договорились встретиться завтра после работы — сегодня не получалось, она должна была ехать с матерью и младшей сестрой на день рождения к родственнику. Его звали Октаем, и я не помнил этого человека. У Иры не было родственника с таким именем.

Где не было? В реальности он был, в моей памяти — нет.

Рехнуться можно.

Лёва приехал к нам после лекции на вечернем отделении. Лиля хотела, как обычно, поставить чайник, выставить на стол «что бог послал», но мы, сославшись на подготовку к семинару по философским основам теории относительности, закрылись в моём кабинете — точнее, в комнате, которая была одновременно кабинетом, нашей с Лилей спальней, а ещё гардеробной, где в двух шкафах хранилось всё, что, по идее, можно было давно выбросить. Я никак не мог преодолеть нежелание жены избавиться хоть от одной старой, давно не налезавшей на неё юбки или от моих джинсов, которые я не надевал лет десять, а то и больше.

— Рассказывай, — Лёва удобно устроился на моём стуле за моим столом, так что мне пришлось сесть на тахту.

Я не знал, что можно рассказать Лёве, а что следует опустить. Мне не хотелось говорить о нашей с Ирой жизни и вообще о том, чего ещё не было и, возможно, не будет. Не может быть наведённая каким-то образом память предсказанием реальных событий. Я вспомнил, что в девяносто первом Советский Союз распался, как плохо составленный пазл. Мы в это время были с Ирой и Женей уже в Израиле, девятнадцатого августа слушали радио, дикторы были мрачны, репортёры захлёбывались от переизбытка впечатлений, а я, помню, хранил олимпийское спокойствие. «Ерунда, — сказал я Ире, — через пару дней всё устаканится. Какой-то этот путч понарошечный». Так и оказалось. И ещё вспомнил, как в декабре Горбачёв…