Ясутака Цуцуи - Сальмонельщики с планеты Порно

— Я спрашиваю, откуда эта похабщина? — раздражённо проговорил Могамигава. — Если особенность всех сумчатых — наличие сумки, то отличительная черта всех представителей местной фауны — похабщина. Вы это хотите сказать?

— Да нет тут никакой похабщины! — язвительно ответил я, чувствуя нарастающее раздражение. — Особенность этой планеты скорее в том, что все высшие позвоночные — травоядные и, кроме того, никто никого не ест. Здесь нет хищников, и, поскольку численность популяций стабильна, конфликты между особями одного и того же вида или взаимное вмешательство случаются крайне редко. Вот что я назвал бы характерной чертой! Нет, скорее численность популяции ни при чём, просто у особей абсолютно отсутствует агрессивность.

— Ну что вы такое говорите?! Разве есть виды, начисто лишённые агрессивности?! — возразил Могамигава, щеголяя фундаментальными знаниями этологии. — С утратой агрессивности прекращаются отношения между особями. И тогда они даже теряют способность к размножению. Это и людей касается.

— Но планета, где мы с вами находимся, в этом плане особенная, — в свою очередь возразил я, — По-моему, агрессивные импульсы содержатся в эротических проявлениях модели поведения. Судите сами. При спаривании животные нередко кусают друг друга за шею, преследуют партнёршу или устраивают бои перед тем, как перейти непосредственно к делу. Разве их действия в это время на первый взгляд нельзя принять за агрессию? Как здесь провести чёткую грань между двумя импульсами? А у здешних животных, при отсутствии необходимости демонстрировать агрессивность по отношению к особям своего или других видов, эротический импульс усилен. Потому они и пытаются спариваться и с тем и с другим типом особей.

— Хм! Фрейдистский дуализм, — взорвался Могамигава. — Вы берёте классическую теорию и переносите её на животных. Вы сами-то в это верите?

— Разумеется, не во всё, — огрызнулся я, — Но если позволите, импульс разрушения, открытый Фрейдом в последние годы… что ж, он и сам к этому всерьёз не относился. Просто не всё можно было объяснить ссылками на либидо, вот у него и появилась биполярная теория.

— И на этом основании вы делаете вывод о существовании животных, которыми движут исключительно эротические позывы? Это же глупость! — взревел Могамигава. — Вы тоже заразились всей этой похабщиной.

— Опять вы со своей похабщиной! — рявкнул я в ответ. — А бактерии, по-вашему, похабщиной не занимаются?

— Конечно нет! О чём вы говорите?! Бактерии здесь такие же, как на Земле. В них нет ни грамма похабщины. У них обычное бесполое размножение, и если мы станем последовательно выращивать несколько видов бактерий, они, как и положено, будут бороться друг с другом до полного истребления проигравших. Так и должно быть. А вы что говорите?! Что эти ваши юнговские теории распространяются здесь в том числе и на бактерии?

— Это не Юнг. Это…

— Без разницы. А почему бы и нет? Это действует только на высших животных, но почему бы и под бактерии не подвести? Да? Вот в чём ваша ошибка. Как бы сказать… разрыв привычной цепи… и всё такое. Это же смешно, вам не кажется?

— Но бактерии и эти… высшие… высшие животные… это же разные вещи.

— Ничего подобного!

— Я же не говорю, что здесь… на этой планете… сплошное единообразие… генетика, и всё такое…

— Вот это-то и смешно.

— Да, смешно.

— Что вы имеете в виду?

— А вы?

— Погодите, погодите. О чём это мы, вообще?

Каким-то шестым чувством мы поняли: что-то не так! — и испуганно застыли на месте, не зная точно, в чём дело. Включили закреплённые на поясе фонарики и огляделись при тусклом свете звёзд.

— Поле, — пробормотал я. — Мы на поле с этой… как её?

— Забудь-травой, — подсказал Ёхати.

— Быстро отсюда! — воскликнул Могамигава и, спотыкаясь на корнях и ямках, поспешил вперёд. — Если мы здесь… останемся… тогда… значит…

— Тогда… всё больше…

У меня было ощущение, что мы о чём-то спорим, но я никак не мог вспомнить, о чём речь. Лучшего доказательства, что мы оказались в самой гуще забудь-травы, не придумаешь. Что может быть страшнее осознания того, что твои мысли и воспоминания стремительно вылетают из головы? Ускорив шаг, я едва не пустился бегом.

Преодолев заболоченное поле, мы прошли ещё с километр, но амнезия не проходила, хотя действие «эффекта Элджернона»[23] сошло на нет. Память стала возвращаться с рассветом, когда «золотые шары» уже заняли на небе своё место. Мы оказались в редколесье; в траве шныряли многоухие кролики, то тут, то там паслись раскладные коровы, мерно перемалывая челюстями травку.

— Могамигава-сан! — окликнул я доктора, который, не останавливаясь, вышагивал впереди.

— А? Что? — с облегчением отозвался он. Голос его звучал мягко, совсем не так, как раньше. — Хотите продолжить нашу дискуссию?

— Хочу.

— Ага! Ну что ж, дискуссия — дело важное.

— Я думал не столько о дискуссии, сколько о том, как влияет забудь-трава на животных. Об этом хотелось бы поговорить.

— Опять у вас какая-то идея?

— Послушайте! Вот мы с вами спорили. Это был даже не спор, а перебранка. Ещё немного — и мы бы подрались.

— И что же?

— Забудь-трава помешала. Заметьте: мы спорили об агрессивности.

Могамигава остановился и, обернувшись, уставился на меня.

— Вы хотите сказать, что животные на этой планете не нападают друг на друга благодаря забудь-траве?

— По крайней мере, это может быть одной из причин.

— Но посмотрите! — Могамигава сделал широкий жест рукой, приглашая меня оглядеться вокруг. — Вот здесь забудь-травы совсем немного, поэтому она на нас никак не влияет. Потеря памяти произошла, когда мы переходили поле и оказались в самой гуще. Разве может такое слабое воздействие стереть генетически запрограммированную агрессивность?

— Однако эта трава растёт по всей планете, во многих местах её целые колонии. Кроме того, все высшие животные здесь травоядные и в отличие от нас они постоянно её жуют. Во всяком случае, многоухие кролики точно ею питаются. Забудь-трава содержится в экскрементах и других животных.

Моригава снова пристально взглянул на меня. Потом, ещё раз посмотрев по сторонам, направился к росшей в нескольких метрах от нас забудь-траве, с корнем выдернул пучок и вернулся ко мне, бормоча:

— Может, дело в токсинах, содержащихся в пыльце или в составе газовой среды. Надо будет провести анализы вместе с доктором Симадзаки. Положите в коробку. — И он протянул мне пучок с таким видом, будто это ядовитая змея.

Не теряя времени, наша тройка двинулась дальше. У нас были часы, но они отсчитывали земное время — чередование дня и ночи каждые два часа сбивало с толку, и мы смутно представляли, который сейчас день недели или время суток.