Василий Ванюшин - Вторая жизнь (Иллюстрации П. Зальцмана, Ю. Мингазитдинова)

— Должно быть превосходным, — не очень весело ответил Галактионов.

— А на самом деле?

— Как ученый, я весьма доволен своим третьим опытом. Я сделал все возможное, остальное не зависит от меня.

— Вы правильно поступили, что не назвали по телефону имя Брауна, говорили только о своем третьем опыте, — сказал Латов. — Для меня все было понятно. Но что с Брауном?

— Он уехал с Юв Мэй и профессором Шельбой на телецентр.

— Вот как! Гм…

Латов помолчал. Даниил Романович ожидал обнадеживающего слова — верит ли хоть сколько-нибудь Латов в успех этого дела?

Вместо короткого ответа Лавр Афанасьевич начал говорить о сложном положении внутри Атлантии. Прежний премьер-министр поступил неосмотрительно, связав страну жесткими обязательствами перед штабом ОВОК. В народе усиливается недовольство тем, что иностранные войска ведут себя в Атлантии бесцеремонно. Это недовольство обострилось с появлением здесь Фромма. Даже в правительстве не все согласны с его явно авантюрными действиями.

— Жильмаро все это знает лучше меня, — заключил Латов. — Я слышал, директор телецентра большой ловкач. Трудно сказать, как он поступит в этом случае. Нельзя возлагать на него все надежды. Мы принимаем свои меры…

— Скажите, Лавр Афанасьевич, вы действительно хотели встречи с Доминаком? — спросил усмехнувшись, Галактионов.

— А как же! — просто ответил Латов. — Конечно, уважаемый Даниил Романович, мне хотелось встретиться с вами, хотелось бы видеться как можно чаще, но я приехал к директору института. Мы ведем честную дипломатию. Есть термины — «международная вежливость», «международная взаимность». Это не только слова. Вы, конечно, помните международный конгресс онкологов в Москве? Хотя, может быть, вы и не знаете, что один из членов делегации, а именно личный секретарь видного ученого Атлантии — это действительно видный ученый, и я не хочу называть его имени, догадаетесь сами, — так вот его помощник или секретарь совершил в Москве нечто подсудное по нашим законам. Но профессор попросил — понимаете? — попросил не судить в Москве преступника. «Не надо, — сказал он, — омрачать судебным разбирательством наши чувства, преисполненные благодарности за то, что мы получили на этом конгрессе». С ним согласились, и материалы отправили в Атлансдам. Здесь я выяснил; виновник был наказан судом, наказан, правда легко, но важно то, что условие было выполнено. И вот этот ученый в связи с шумом вокруг вашего имени обратился с письмом к советскому послу. Он просит напомнить Доминаку об инциденте в Москве, о дружелюбии советских людей. И я приехал.

Латов взял шляпу и, вытянувшись, как будто стоял перед Доминаком, заговорил официальным тоном:

— Я прибыл к вам, господин директор, по весьма важному делу. Посол поручил мне ознакомить вас с этим письмом и напомнить вам о том, что главным основанием всех международных отношений является взаимность. В чем вы, как директор, можете обвинить своего коллегу профессора Галактионова? А если вы сами не верите в его преступление, то почему не воспользуетесь предоставившейся возможностью отплатить добром?..

Латов надел шляпу. Даниил Романович заметил:

— С Доминаком разговаривать бесполезно. Он помощник Нибиша…

— И все-таки… Как видите, Даниил Романович, мы стараемся воспользоваться любой возможностью. Сейчас я должен ехать: предстоит еще много работы. Вас не удивляет, что мы до сих пор избегали решительных шагов?

— Нет. Надо полагать, опасность для меня невелика. Но меня беспокоит другое…

— Мы не хотим обострений. Подождем до завтра.

— Подождем.

Галактионов проводил Латова и, расставаясь, пообещал сообщить ему с телецентра любую весть.

Вернувшись на квартиру, Даниил Романович перебрал все бумаги в письменном столе. Ничего компрометирующего тут не было — это он знал точно. Однако найдутся такие записи, которые могут быть использованы провокационно. Одни бумаги он оставлял в столе, другие бросал в камин.

Кажется, все было просмотрено и рассортировано. Оставался один фотоальбом. Задумчиво перелистывал Даниил Романович толстые страницы, заполненные снимками разного формата.

Полицейские с радостью ухватятся за этот фотоальбом. Комбинируя разные фотографии, они могут представить Галактионова на страницах газет в обычной для них манере. Они изобразят его страдальцем в коммунистической стране и другом предателя Коровина. Они могут показать, как готовился Галактионов к отъезду в Атлантию, и проиллюстрировать это соответствующими фотографиями — Галактионова «инструктируют» работники Госбезопасности: есть снимок — Даниил Романович перед отъездом в кругу друзей, они жмут руку, хлопают по плечу — «ни пуха, ни пера»; один шутливо грозит пальцем — «не забывай, пиши!» Легко «сделать» его развратником: в альбоме много фотографий женщин — родные сестры, подруги жены, научные работники института… Потом оправдывайся. Да и не дадут. Лучше сжечь…

Он увидел лицо жены, улыбку дочери, хмурый взгляд своего брата, фотографии многих друзей, кремлевскую стену и голубей на асфальте, свою лабораторию в московском институте, фронтовую машину — будку на зимней дороге, рядом с обгоревшим немецким танком, травянистый берег озера и двух рыболовов с удочками в руках, теплоход, идущий по Волге, снова снег, чистый, без следа, и одинокую березу с длинными серебряными ветвями…

Нет! Что бы там ни было, а все это слишком дорого…

Он включил телевизор. Давали военный фильм. Ревели бомбардировщики, со свистом летели авиабомбы, грохотали взрывы и вспыхивало пламя. Снова Даниила Романовича охватила тревога. Все это, и во много раз страшнее, может начаться завтра.

Фильм прервали, и директор, молодой человек в роговых очках, объявил:

— Сегодня в одиннадцать часов будет важная передача. За помните: ровно в одиннадцать…

Даниил Романович схватил трубку телефона. Латов отозвался: да, он слышал, теперь совсем не надо волноваться…

Верно говорят: «Нет хуже, как ждать да догонять». Теперь оставалось только ждать. Все, что было в силах, кажется, сделано, а в остальном — надо положиться на друзей.

Раздумывая о своем положении, вспоминая спокойные слова Латова, Даниил Романович приходил к выводу, что зря он так волнуется. Третий опыт он проводил вместе с Мартинсоном и Шельбой, они объединили все свои усилия. Теперь деятельность советского профессора неотделима от деятельности известного всему миру старого ученого, лауреата Нобелевской премии, и от профессора, не столь известного, но достойного уважения и славы: ведь препарат Шельбы — хорошая новинка, и ученый мир высоко оценит его. Втроем они работали в полном доверии друг к другу, и каждый сознавал, на что идет — успех будет общим и горести, если они выпадут, — тоже общие.