София Кульбицкая - Каникулы совести

Перед этой новой Кутей я, честно говоря, оробел. Я совсем не знал её; вспоминать наши прежние отношения было бы дико. Однако она, как ни в чём не бывало, опустилась передо мной на корточки — и озабоченно вгляделась в лицо:

— Ну как вы, дядя Толя?..

О ужас, она даже дотронулась рукой до моего колена! Ногти оказались под стать всему остальному — длинные, заострённые, ярко-алые. Видимо, накладные.

— Ничего, спасибо, а вы? — ответил я вопросом на вопрос. «Тыкать» ей, как прежде, у меня просто язык не поворачивался. Ещё, не дай Бог, обидится, беспокойно подумал я. Не то что бы меня это волновало, просто я был как-то не готов к дополнительным проблемам.

К моему ужасу, она вдруг улыбнулась. Улыбка была тоже новая, как и она вся, яркая, зубастая, хищная, — но сквозь неё, как травинка сквозь асфальт, пробивалось что-то нежное и детское, что-то такое, что я мог бы определить как «невозможное счастье».

— Дядя Толя, поздравьте меня! Я выхожу замуж!

Я не имел права её осуждать — ведь это было как раз то, чего я всегда хотел для неё.

— За кого? — тупо спросил я.

И вновь — эта невозможная, ликующая улыбка:

— Ну как же, дядя Толя! За Игоря, конечно! Он сделал мне предложение! Я буду Первой Леди! — внезапно она вскочила и закружилась, подставив солнцу разрисованное личико, её белоснежное шёлковое платье развевалось колоколом.

Только теперь я сообразил, что она, и точно, не в трауре. А по-хорошему следовало бы. Это меня покоробило. Замужество замужеством, расчёт расчётом, но есть же какие-то приличия. У меня зачесался язык намекнуть ей на это. Хотя бы по праву старшего товарища. Но, взглянув ещё разок на её лицо, я передумал. Слишком она была счастлива, мои нотации сейчас вряд ли дошли бы до её сознания.

— Поздравляю, — только и сказал я.

Видимо, она приняла это короткое словцо за некую индульгенцию, — ибо в следующий миг, как ни в чём не бывало, вновь присела на траву — и принялась жарким шёпотом излагать мне прямо в ухо какие-то чудовищные политические сплетни.

Из услышанного я почти ничего не понял. Скорее всего, она и сама не понимала половины того, что говорила. Но общая идея была ясна. Сильная и стабильная Россия никогда не входила в планы МСГГ. Исходя из этой аксиомы, феномен Бессмертного Лидера всех напрягал. Свалить его было невозможно, развязывать войну — нерентабельно. Пришлось искать другие ходы — и таковые нашлись. Судя по всему, это была довольно-таки подлая сделка. Жизнь Гнездозора в обмен на… что же им пообещали взамен?..

— Старой Скарлетт пора на покой. Игорь всё предусмотрел, преемничество наше, он станет генсеком МСГГ. Мы будем править миром!..

Она радостно смеялась, лицо её сияло, и я всё больше убеждался в том, что чего-то в этой жизни не понимаю. Были ли они уже давно любовниками — или тут сработал эффект неожиданности? Действительно ли она была так сильно влюблена в Игоря? Или всего лишь страстно жаждала благ?..

Но все эти вопросы я решил оставить за скобками. Как и другой: что сделает со мной Кострецкий теперь, когда я отработал своё? Уничтожит? Прибавит пенсию? Или просто отпустит восвояси — спокойно доживать свой век?.. Я вдруг понял, что мне это безразлично. Впервые я очень остро и, так сказать, наглядно ощутил, что жить мне осталось — всего ничего. И совсем не жалел об этом. Отгоревав об Альберте, я испытывал странную легкость, порожденную ощущением собственной ненужности.

— Дядя Толя, вы поживите пока здесь, ладно? В стране чепэ, сами понимаете. А тут вас никто не тронет, — виновато сказала первая леди и на мгновение стала прежней Кутей. Но я-то уже не мог стать прежним. Я жёстко заявил, что не желаю оставаться здесь ни одной лишней минуты. Не хотелось бы никого обременять, надеюсь, мне покажут дорогу до ближайшей станции — если уж не хотят пристрелить, а, точнее, приколоть прямо на месте.

Несколько секунд она молчала. Думала. Взрослея прямо на глазах.

— Мишок вас отвезёт, — тихо сказала она, не глядя на меня. Не без чувства внутреннего удовлетворения я заметил, что мне, кажется, удалось испортить ей настроение. Возможно, она и впрямь была искренне ко мне привязана. Не знаю. Во всяком случае, мне уже было на это наплевать.

Я был уверен, что никогда больше не увижу Кострецкого — даже по видеоновостям, смотреть которые для меня было бы теперь слишком болезненно. Некоторое время я ещё ждал рафинированных гостей со шприцами (особенно после того, как Стеллочка, продавщица в молочном отделе, шепнула мне на ушко, что профессор Фокин, личный врач покойного Гнездозора, на днях был найден мёртвым в своих роскошных загородных апартаментах). Но никто не шёл — и я понял, что меня, не в пример бедняге Пал Андреичу, оставили в покое за почтенностью лет.

Жизнь вернулась в обычное русло с удивительной лёгкостью. Я по-прежнему мало интересовался политикой — почти так же мало, как и при старом режиме, — и тихо доживал своё. Покупал продукты в том же магазине, что и раньше, пописывал на досуге статейки, вёл приём на телефоне доверия, — кого-то даже удавалось излечить от несчастной любви, обиды или депрессии. Забавно, но на душевные проблемы населения очередная смена политического строя, похоже, ничуть не повлияла.

Но в начале октября знакомое государственное лицо само, неожиданно, без предварительного созвона возникло на моём пороге — не в гордом одиночестве, но в сопровождении трёх привычно важничающих телохранителей, один из которых — мой старый приятель — ни жестом, ни улыбкой не выдал радости узнавания.

— Вот пришёл проведать, всё ли у вас в порядке, — как ни в чём не бывало, пояснило важное лицо.

— Что вам нужно от меня? — сварливо спросил я. Кострецкий состроил забавную укоризненную гримаску и улыбнулся.

— Ну, хватит уже дуться, — примирительно сказал он.

Выглядел он немного не так, как раньше — как-то более мужественно, брутально, что ли. Может быть, потому, что перестал выщипывать брови — они теперь были густые, кустистые, — а в мочках ушей вместо бриллиантов болтались два массивных серебряных, уже потемневших кольца. Такое же тусклое серебро украшало и правую руку политического деятеля: массивный перстень с чеканкой в виде российского герба.

Только тут я заметил, что ведь и охранники его не накрашены — зато их красивые, мощные челюсти заросли трёхдневной щетиной. Такой поворот мировых модных тенденций пришёлся мне по нутру. Может быть, поэтому я действительно перестал «дуться», пригласил его на кухню и даже налил жасминового чаю в любимую гостевую чашку с выщербленным краем — красную в белый горох.