Колин Уилсон - Паразиты сознания

Самым простым и быстрым способом довести мысли до остальных была телепатическая связь. Для этого все мы встали в круг и взялись за руки, как на сеансе спиритизма. На то, чтобы все настроились как следует на контакт, ушло не больше пяти секунд. Ведь связь для них в каком-то смысле была делом уже знакомым. Это мы искали дорогу на ощупь в темноте; они шли по ней при дневном свете.

Наблюдать такое само по себе было интересно. Лицо Райха в течение ночи я не видел, мы с ним находились в разных помещениях; посмотреть в зеркало на себя я тоже как-то не удосужился. Но едва содержание наших мыслей дошло до остальных членов группы, как стало заметно, что с ними происходит колоссальное изменение. В принципе мы, естественно, ожидали чего-то подобного. И вместе с тем видеть, что твое чувство отражается на стольких лицах сразу, было зрелищем до крайности непривычным. Обычными прилагательными этого не описать. Я мог бы сказать, что они стали «благороднее» или «величавее», но от истины эти слова будут безнадежно далеки. Наиболее метким, пожалуй, будет сказать, что их лица приняли детское выражение. Смысл этого нуждается в разъяснении. Если заглянуть в лицо ребенка, совсем еще крохотного — скажем, шести месяцев от роду, — а затем в лицо старика, тогда внезапно проступит та потаенная суть, название которой — жизнь, радость, волшебство. Лицу старика, каким бы мудрым и добрым он ни был, недостает ее незримой печати. Ребенок же, если спокоен и смышлен, просто лучится этим обнаженным чувством, и при взгляде на него буквально режет глаза — кажется, что он принадлежит другой, более яркой Вселенной. Он все еще наполовину ангел. Взрослый человек, будь он хоть самый великий, принижает жизнь. Младенец раскрывается ей навстречу, утверждает ее всем своим существом.

То, что неожиданно снизошло на всех присутствующих в столовом отсеке корабля, было тем самым обнаженным чувством жизни, и не будет преувеличением сказать, что чувство это напоминало светлую зарю рождения. Каждый из нас, созерцая его в своих товарищах, преисполнялся новых сил и уверенности.

Оно же вывело нас и на новый уровень знания. Когда я, обращаясь ко всем, сказал: «Человек не бывает один», смысл этих слов был мне вполне понятен, но я не прозревал всего спектра их значения. Говоря это, я имел в виду источник «силы, смысла и цели». Теперь мысль о том, что мы не одиноки, раскрылась мне в иной ипостаси, куда более наглядно и просто. Мы вступили в ряды полиции Вселенной и, как оказалось, в них состояли не мы одни. Наши умы ощущали теперь внезапный единовременный контакт с теми, другими. Будто мы послали позывные, и те оказались вдруг подхвачены сотней приемников, не замедливших откликнуться встречным сигналом о своем присутствии. Ближайший из этих приемников находился от нас на расстоянии всего каких-нибудь шести с половиной миллиардов километров — корабль, проплывающий мимо планеты в системе Проксимы Центавры.

Больше я об этом говорить не буду, так как к дальнейшему повествованию это отношения не имеет.

Мы шли со скоростью примерно ста шестидесяти тысяч километров в час. Судя по тому, что до Земли предстояло пройти еще три миллиона двести тысяч километров, полетного времени у нас оставалось около двадцати часов. Луна, как известно, вращается вокруг Земли на расстоянии около четырехсот тысяч километров, и на обратном пути мы так или иначе будем мимо нее проходить. Следовательно, с ней мы поравняемся примерно через семнадцать с половиной часов. Мы решили, что Луной займемся прежде всего.

В это время нам еще не приходила мысль о том, чтобы взять Луну и подвинуть. Ее вес составляет приблизительно 5х10**15 тонн (то есть пять тысяч миллиардов тонн). Четкого представления о том, какую массу способны передвигать наши совокупные силы телекинеза, у нас к той поре еще не сложилось, думалось лишь, что для осуществления задачи такого масштаба шансов у нас, пожалуй, маловато. Да и что изменится, если мы действительно сумеем выпроводить Луну в открытый космос? Извечный «ирритант» человеческой психики исчезнет, но дело им уже сделано. Паразиты мозга в любом случае уцелеют.

Вместе с тем было совершенно очевидно, что именно Луна является ключом к поиску решения. В этот вопрос требовалось незамедлительно внести ясность.

Тяготение Луны стало ощутимо снова, только когда лететь до нее оставалось всего восемьдесят тысяч километров. Мы с Райхом обменялись многозначительными взорами. Ощущение говорило само за себя. Луна неким подспудным, смутным чутьем нас «угадывала». Начиная с момента старта она следила за нами в продолжение полета, и ее «внимание» продолжало на нас фокусироваться еще долго после того, как мы ее миновали. Теперь мы приближались с внешней стороны, и она нас «не замечала» до тех пор, пока лететь до нее не осталось каких-то восемьдесят тысяч километров. На этот раз помутнение в глубинах мозга — то, что мы чувствовали на пути с Земли, — не ощущалось так явственно. Нам был ведом его источник: заточенные в твердь силы тайной жизни, скрытно за нами наблюдающие. Замутненность обусловливалась, очевидно, какого-то рода нарушением эмоционального равновесия. Зная, чем оно вызывается, противостоять ему уже не составляло труда.

На этот раз мы повели корабль прямо на Луну, начав одновременно торможение. Через полчаса судно аккуратно прилунилось, подняв с поверхности массивное облако серебристой лунной пыли.

Мне уже доводилось бывать на Луне. До сих пор в моем представлении она была просто хаотичным нагромождением пористой мертвой породы. Теперь безжизненной она уже не казалась. Это был истерзанный, исполненный чудовищного трагизма живой пейзаж — будто смотришь на остов сожженного здания, зная, что в его стенах сгорела заживо тысяча людей.

Без излишней волокиты мы приступили к эксперименту, ради которого сюда прибыли. Не покидая корабля (скафандров у нас не было, программа полета не предусматривала посадки), луч волевого усилия мы направили на мощное образование пористой скальной породы, напоминающее видом огромный муравейник. Силы, которую, сомкнув умы в параллель, вырабатывали члены нашей группы, хватило б на то, чтобы, рванув эту глыбу, образовать на ее месте кратер диаметром километров в пятнадцать. «Муравейник» (глыба заматерелой породы полуторакилометровой высоты) истаял, как в свое время блок Абхота, и, обратясь в невесомую пыль, окутал корабль подобием туманного облака. Стало ощутимо жарко, отчего минут десять мы чувствовали некоторый дискомфорт. Одновременно с тем, когда глыба таяла, нам удалось уловить призрачно скользнувший трепет облегченной радости, иглисто-колкий, как слабый заряд электрического тока. Не было сомнения: мы выпустили на волю томящиеся в заточении силы. Но, поскольку «тела» как такового у них не было, они мгновенно испарились, бесследно расточась в пространстве.