Вячеслав Морочко - Египетские сны

С пониманием языка ко мне пришло ощущение боли, ибо все здесь больное.

Тяжко стоять в стороне, когда видишь причину несчастья и чувствуешь, что не можешь помочь.

Египет – часть мира моей Королевы, моей Бесс, моего крошки-сына. К этой стране отношусь, как к больному (возможно, неизлечимо больному) ребенку.

В студенчестве увлекался театром и боксом – теперь пригодилось: могу ходить, одеваться, молиться… даже сморкаться, как коренной житель Нила. Настоящий «Арабский язык» – белокаменный храм среди мазанок-диалектов. В быту достаточно знать двести, триста, от силы тысячу слов. Изучить их, если взяться серьезно, не составляет труда.

Я взялся и изучил. Главное, чтобы в речи присутствовал дух (поэтический строй) языка, – тогда не примут за попрошайку не сочтут соглядатаем.

Знание языка здесь не навык – искусство. Я владел уже несколькими смежными диалектами и языками, распространенными на территории государства.

Научившись менять свою внешность, я не узнанный, бродил по столице.

Город бурлил. Чиновники продавались и предавали хедива. На сборищах они выступали против Владыки, а ему, опуская глаза, клялись в верности.

Поговаривали, что новый Суданский Мессия – Абдаллах ибн аль-Саид Мухаммед уже проник в Египет и вербует себе сторонников на площадях городов.

На стороне хедива оставались интеллигенция и офицеры, не ждущие ничего хорошего от истерий.

Правитель метался, как загнанный зверь, искал совета и помощи у Британского консула.

Немолодой уже, страдающий лихорадкой королевский посланник был весьма осторожен. Он не решался вмешиваться в дела государства, не зная положения дел: вырезав осведомителей, махдисты (сторонники нового «Мессии»), фактически, изолировали консульство и дворец Хедива от Египта и друг от друга.

Распущенность, отсутствие воли, перекладывание ответственности на Аллаха делали свое дело. Поражение существующей власти было бы предрешено, если бы противная сторона не отличалась такой же беспечностью. Сделав один верный шаг, эти люди радовались, точно дети, и совершали глупость за глупостью. Это была непрогнозируемая война. Победить в ней мог только тот, кто проявит волю, чтобы добиться порядка и получить четкое представление о противнике и собственных силах.

Как врач, будучи вхож к Государю, и к вечно больному посланнику, я на свой страх и риск обследовал город.

У меня уже были друзья среди молодых египтян (коптов и мусульман, ненавидящих средневековье). Они организовывали тайники – места, где я переодевался, чтобы к хедиву и консулу можно было входить капитаном армии Её Величества (Королевы Великобритании), а на улице – появляться в обличии бедуина, феллаха или даже муллы. Выявив центры приверженцев новоявленного Мессии, я держал в голове длинный список предателей, окружавших хедива, но докладывать не спешил. Действовать следовало сразу и наверняка.

Однажды я прибыл на сборище перед Английским консульством. Толпа бушевала, исходила истерикой. Я тоже подпрыгивал, размахивал палкой, кричал. И вдруг я постиг, что им нужно. Не то, что выкрикивали уста: они кричали «Слава Аллаху!» Не то к чему призывали муллы: «Убивайте неверных!» Мне, показалось, я знаю, чего им, действительно, нужно: «Англичане, ваша религия на шестьсот с лишним лет старше нашей. Не трогайте нас! Не лишайте нас детства! Дайте пройти свой отрезок его, ибо детство – это рай на Земле! Не мешайте насладиться нашими играми! Мы еще до конца не испили молодого неистовства и крови неверных. Мы еще не намучились сами и не намучили вдосталь врагов. Не надевайте на нас раньше времени ярма зрелости. Дайте нам отбеситься! А лучше сами остановитесь! Не то мы убьем себя вместе с вами! Нам это ничего не стоит! Ибо сама жизнь ничего не стоит для нас! Таково наше слово!»

– Но остановиться нельзя. – мысленно говорил я себе. – остановившийся будет растоптан. Выход один: пока есть возможность, держаться друг от друга подальше.

Но для нас это тоже не выход. Во всяком случае, мы его себе не позволим. Остается одно – осторожно оттягивать время. Вся история – череда попыток оттягивать время. А политика – только искусство его тянуть. Потому что в мире многое происходит подспудно и как бы само собой. Многое невозможно учесть. Основное мы просто чувствуем. Чувствуем, например, что не надо спешить, лучше выждать, внимательно проследить, куда повернут события. Когда же начнется движение, и наметятся перемены, постараться не упустить шанс. Вот к чему я пришел. И в этот момент появился новый оратор.

Он не взошел на помост. Его вознесли на руках. А за ним летел шепот, как вздох: «Махди! Махди! Махи!» – Мессия! Мессия! Мессия!

Я решительно пробирался вперед: хотелось увидеть лицо новоявленного Мухаммеда. Когда его опустили, я уже был среди тех, кто сидел, скрестив ноги на краю помоста перед очами оратора. Их лица были солидные седобородые. И сами они показались мне гладкими, словно их тоже сюда принесли на руках.

Оратор почему-то не начинал говорить, и тогда я перестал вертеть головой и, уставившись на того, кто стоял в центре, похолодел: прямо на меня смотрел сам шейх Абдаллах. И я вспомнил, он был как раз родом оттуда, «где Большой Нил встречается с Голубым Нилом» (а это центр Судана). Я вспомнил его почти ревнивое раздражение при имени Мухаммеда.

Все его загадки и странности легли, как лыко в строку: наконец-таки он получил роль, которой добивался всю жизнь. Его полного имени – Абдаллах ибн аль-Саид Мухаммед – раньше я просто не слышал. Зато сабельный шрам, по-прежнему алел у него на щеке.

Абдаллах ткнул в меня пальцем, словно воткнул кинжал и, обдавая слюной, закричал: «Неверный! Шпион! Взять его и привести ко мне!» В то же мгновение я получил удар по затылку, увидел вспышку, как от разрыва снаряда и лишился сознания.

Пришел в себя в полной темноте, а, очнувшись, чувствуя головную боль и намокшую от крови одежду, стал собираться с мыслями.

– Черепа они мне не проломили, – заключил я. – Но содрана кожа на голове и есть небольшое сотрясение мозга. Зато все остальное – хуже не придумаешь.

Ни я, ни шейх Абдаллах (он же Абдаллах ибн аль-Саид Мухаммед) никак не ожидали встретить друг друга. И теперь я лежал, как бревно, связанный по рукам и ногам, сознавая, что ничего хорошего меня здесь не ждет.

Думать, что это конец, не хотелось. И я говорил себе: «Нет! Не может быть, чтобы не было выхода! Выход есть. Он обязательно найдется».

Я дернулся, попробовал шевельнуться и понял: меня так связали, что если бы сейчас кто-то разрезал веревки, я бы все равно не смог двигаться: онемели конечности. Тело болело. Я застонал. И в этот момент снаружи донесся призыв муэдзина к молитве.