Ксения Таргулян - Корабль уродов

Я беззвучно выскользнула из-под одеяла, накинула какую-то одежду и вышла в коридор. Без какой-либо надежды я нажала кнопку вызова. Майя ответила на втором же гудке:

— О, привет! А я как раз на днях думала о тебе!

Я опешила от такого внезапного поворота событий и не сразу нашлась, что сказать. На каждое мое «Э-э…» Майя начинала безудержно тараторить, и в итоге (я сама не поняла, как так вышло) мы договорились встретиться в тот же день ранним вечером в «Сюрионе», там же, где виделись в последний раз.

Я попросила Славу подбросить меня ко входу в парк, и он охотно согласился.

— До сих пор не могу поверить, что всё благополучно закончилось, — признался он, пока мы ехали по белесым от снега улицам. — И, похоже, это ты опять всех спасла?

— Нет уж, — фыркнула я, покраснела и отвернулась. Он беззастенчиво со мной заигрывает, этот симпатичный мальчик со шрамом, сколько можно?

Зимин рассмеялся, и всю оставшуюся дорогу до «Сюриона» мы молчали, а я смотрела в окно и глупо улыбалась.

В назначенном месте под аркой покачивался в такт музыки силуэт в шубке. Я присмотрелась к ней из-за стекла автомобиля. Ровно подстриженные волосы, вылезая из-под шапки, симметрично обрамляют лицо, на руках перчатки, за спиной — маленький модный рюкзак. Что-то в ее образе неизменно вызывало умиление. Я вышла из машины, помахала Зимину и направилась к Майе, а за спиной зашуршали шины.

После бурных приветствий мы двинулись вглубь замершего, беззвучного, заснеженного парка аттракционов. В ответ на мои расспросы Майя рассказала, что ее лицей дважды переезжал за эту осень — всё дальше и дальше от Замка. Конечно, некоторые непоседы продолжали наведываться в город, но, после того как двое ушли и не вернулись, остальные ученики стали покладистей. Кое-кого родители забрали из интерната, но в основном жизнь и учеба внутри него мало изменились.

— Ты не представляешь, как там однообразно, как меня достали одни и те же стены, одни и те же лица!.. Я так рада была, когда ты позвонила!

Я улыбнулась. Она не знает, что такое однообразие и что значит «одни и те же стены».

— Слушай! — воскликнула Майя с новым приливом энергии. — А ты не знаешь, что там произошло? Ну, на этом вашем балу? Ты была там? А то у нас какие только слухи не ходят! Расскажи!

— Так вот зачем ты меня позвала! — рассмеялась я. — За новыми сплетнями?

— Вот еще, я вовсе не сплетница, — и мы обе расхохотались.

Мы провели вместе, замерзая и смеясь, несколько часов, и если в качестве исключения что-то говорила я, а не она, то это почти наверняка были колкости и остроты — но я насмехалась по привычке, а не со зла, и Майя с ловкостью дипломата переводило всё, балансирующее на грани обидного, в сферу уморительно-смешного.

Мы разошлись вечером, как-то автоматически пообещав друг другу «не теряться». Я решила добраться до больницы пешком, но, пока я возвращалась, с неба успела сойти последняя синева, и я долго заворожено блуждала по темным улицам, на которых лишь изредка встречались работающие фонари.

Едва я оказалась в стенах нашего текущего пристанища, как мой рот наполнился слюной от аппетитного сдобного аромата, витавшего в здании. Не раздеваясь, я отправилась в операционную, которую мы цинично переопределили в трапезную. На столе, где обычно режут и спасают, сейчас разложились картонные коробки с жирными пятнами и кусками пирога. Сидя на диване, притащенном сюда из рекреации, их жадно поглощали Лени, Хоньев, Якобс и Артур. При виде последнего я вспомнила странную просьбу Джека, и мне стало любопытно, что такого он хотел нам рассказать. Я взяла себе теплый кусочек из коробки, улыбнулась Лени и встретила его напряженный взгляд.

Он медленно поднялся с места, отложил еду, хотел что-то сказать — поперхнулся и закашлялся. Я нахмурилась. Он махнул мне рукой, и мы вместе вышли в коридор. Немного нервничая под его тяжелым взглядом, я, тем не менее, голодно жевала пирог.

— Нам надо поговорить, — серьезно произнес он.

Я вскинула брови. После встречи с Майей его угрюмая сосредоточенность казалась мне нелепой и комичной.

— Пойдем… куда-нибудь, — продолжил он.

Мы зашли в пустующую палату, Лени настоял, чтобы мы сели, наступила глупая тишина. Наконец, я расправилась с пирогом, облизала губы и пальцы и вопросительно уставилась на Лени.

— Я уезжаю к жене, — констатировал он, глядя мимо меня.

— О, — вырвалось у меня. Ощущение комичности пропало. — Э… Надолго?

— Навсегда.

— О.

Я непроизвольно сжала в ладонях металлический каркас кровати, на которой сидела. Меня захлестнула обида, мигом вспомнились десятки сладких моментов, и стало непонятно, неужели они дороги только мне.

— Но ты же говорил, что не любишь ее, — беспомощно сказала я.

— А ты говорила, что не любишь Джека.

— А я и не люблю, — возмутилась я.

— Ага, оно и видно, — фыркнул Лени.

Я подняла на него взгляд и холодно повела бровью.

— В смысле?

— Пф! То-то ты не отходила от его постели, пока он изрыгал эту склизкую хрень из всех отверстий.

— Лени, он был болен! Конечно, я должна была заботить о нем, он же не чужой мне человек, он… мой родственник. Да я всё детство прожила под его опекой!

— А говоришь, что не любишь.

Я была категорически не готова согласиться с таким определением своих чувств, но приказала себе не придираться к словам.

— Это же совсем другое, Лени.

Пока я подбирала в уме пример, с которым сравнить ситуацию, Лени одарил меня чугунным взглядом. Он выглядел настолько рассерженным и взрывоопасным, что я потеряла мысль.

— Я видел, как вы целовались, — он раздраженно поморщился. — И, пожалуйста, не надо сейчас придумывать никаких… идиотских отговорок и оправданий — довольно! Я достаточно в это верил.

Я сдержала вскипавшие на языке протесты и опустила голову. Всё правильно — мы совершенно добровольно и совершенно не по-родственному целовались — и, как выяснилось, на глазах у Лени. Это измена, и это понятный и достаточный повод для расставания.

— Ладно, — сказала я.

— Что «ладно»?

— Ты уезжаешь к жене. Ладно.

Он уставился на меня с неуместным недоумением — будто я сказала это безо всякого повода после прекрасной ночи любви. И словно чиркнул зажигалкой: с воем и клокотанием во мне поднялась бешеная волна злости и сарказма.

— А ты думал, я буду умолять тебя остаться? — фыркнула я.

Он смутился и нахмурился, а я усмехнулась, горько и зло, и покачала головой. Эта усмешка не сходила с моих губ почти до конца наших пререканий.

«Раз уж он озвучил свои претензии ко мне, то и я скажу всё, что наболело», — мысленно заявила я.