Сергей Козлов - Репетиция Апокалипсиса

— Человек в равных количествах состоит из добра и зла! — вещал профессор. — Нельзя допустить доминирования одного над другим. Онтологически бытие в равных долях наполнено добром и злом. Добро светится на фоне зла, зло определяет движение, накаляя нужные энергии человечества. И если я сегодня был чрезмерно добр, неоправданно добр, вызывающе добр, то завтра я в той же мере буду злым. Космическое равновесие возьмёт своё…

Наверное, с этой фразы или с чего-то подобного, озвученного профессором в масштабах актового зала университета, и началась его странная одержимость. Один день Михаил Давыдович мог претендовать на нимб, другой — предавался страстям и порокам, сквернословил и напивался, а главное — очень логично, научно и весьма убедительно обосновывал своё поведение любому подвернувшемуся под руку оппоненту. Только из рассказов окружающих он смог узнать, что сущность его, сознание его расколото надвое. Причём добрая часть не помнит зла, а злая, как он убедился сам, всё прекрасно усваивает и изо всех сил пытается перечеркнуть всё доброе, сделанное за день. Единственное, на чём не сказывалась его «болезнь», а правильнее определить — одержимость, было ораторское искусство, которым он день ото дня владел всё лучше, и говорил так искусно, что спорить с ним никто не решался. Никто, кроме кладбищенского Макара.

Их знакомство и дружба на почве взаимного отторжения, а также на почве отторжения обоих обществом завязалась, разумеется, на кладбище. В тот день Михаил Давыдович хоронил менее удачливого коллегу, который так и не смог оценить всех прелестей идейного разнообразия и стать разработчиком методологической базы демократического общества, как Михаил Давыдович. Отчего и умер в нищете и безвестности. Михаил Давыдович в тот день пребывал на тёмной стороне своего сознания, но это не помешало ему произнести зажигательную речь над могилой усопшего так, будто он находился на митинге. Впрочем, его так понесло, что он не заметил, как его единственным вынужденным слушателем остался Макар, который должен был подравнять холмик и установить деревянный крест в изголовье, где как раз топтался Михаил Давыдович.

— …Можно ли считать смерть злом, является ли она абсолютной? — несло профессора. — Мы априори знаем, что не всякий вред можно назвать злом и не всякое доброе действие имеет благие последствия. Гетерогония целей, обоснованная Вильгельмом Вундтом, отчётливо определяет, что любое позитивное движение может иметь негативные последствия, так называемые побочные эффекты. Ведь и лекарство, с одной стороны, лечит, а с другой, простите за просторечие, калечит. Вспомним, что даже Блаженный Августин писал: «Из совокупности добра и зла состоит удивительная красота вселенной. Даже и то, что называется скверным, находится в известном порядке, стоит на своём месте и помогает лучше выделиться добру. Добро больше нравится и представляется более похвальным, если его можно сравнить со злом». А как вторит ему уважаемый Бёме! «Без зла всё было бы так бесцветно, как бесцветен был бы человек, лишённый страстей: страсть, становясь самобытною, — зло, но она же источник энергии, огненный двигатель. Доброта, не имеющая в себе зла, эгоистического начала, — пустая сонная доброта…»

— Вы не заткнёте свой «огненный двигатель»? — бесцеремонно перебил его Макар. — Все уже ушли.

Ошарашенный такой наглостью профессор не преминул указать могильщику его место:

— Я — доктор философских наук, академик многих академий, и не следует всякому быдлу, занимающемуся трупоустройством, перебивать меня…

После этих слов Михаил Давыдович просто-напросто получил в морду, а когда пришёл в себя, услышал от работающего над обустройством могилы Макара следующее:

— И не хрен мне тут немецких сапожников цитировать. Ещё надо посмотреть, кто быдло. Ишь, придумал, «вещество, из которого был создан Адам, было несколько заражено диавольским недугом». Бред! У этого сапожника мозги были с недугом… С тем же.

— Вы знаете Бёме?! — удивился Михаил Давыдович и, даже будучи на тёмной стороне, испытал уважение к могильщику, легко оперирующему цитатами протестантского мыслителя. — Бёме предварял Гегеля!

— Очнулся, одержимый, — повернулся к нему Макар. — Бёме предварял апокалипсическую эпоху, полноценным и качественным продуктом которой вы являетесь.

— Вы свернули мне челюсть, я подам на вас в суд! — вспомнил вдруг положенный гнев профессор.

— Будешь блеять, зарою рядом, — спокойно ответил Макар, — и никто не узнает, где могилка твоя. Там, — Макар ткнул в небо, — тебя уже ждут с твоими гениальными аргументами. Бёме хоть понимал свободу выбора, а у тебя, похоже, её уже нет. Ты, братец, свой выбор уже сделал. — Макар присел на корточки и вдруг предложил: — Выпить хочешь? Помянуть ведь надо. — Он кивнул на холмик.

— Не откажусь, — с интересом прищурился Михаил Давыдович, — но помни, плебей, в гневе я страшен. Я должен тебе удар.

— Да нет проблем, бей, — подставил щёку Макар и тут же получил жалкую пощёчину. — В расчёте, — прокомментировал он с ухмылкой. — Вставай, гений либеральной мысли, пойдём ко мне в каморку, мне тут ваши два флакона оставили для освежения блевотины, которую человечество называет любомудрием.

— Ты так о философии?

— О ней, родимой. Меня Макаром звать.

— А по отчеству?

— Меня вообще по-другому звать. Макаром прозвали, потому что я угнал себя туда, куда Макар коров не гонял. Так что ныне я Макар, и никаких отчеств.

— Михаил Давыдович, — пожал плечами профессор.

— Интересный ты экземпляр, Михаил Давыдович, явно по тебе экзорцисты скучают.

— Да и ты, признаться, не с лопатой родился.

— Не с лопатой, — согласился Макар, — но лопата сегодня куда важнее, чем библиотека.

— Мне кажется, Макар, мы с вами сделаны из одного теста… — озадачился Михаил Давыдович.

— Все люди сделаны Господом из одного теста. Закваска, может, разная, приправы человек сам себе выбирает, да и выпечка у каждого своя…

Две бутылки были выпиты глубокой ночью, за ними, подогревая спор, последовал штоф самогона из личных запасов Макара. Поэтому утром Михаил Давыдович проснулся на рваной раскладушке, имея под головой старый пуховик Макара, а в голове полную неразбериху и страшную боль. Находясь в то время на доброй стороне своего сознания, он мгновенно испытал жуткий стыд и даже подумал о том, что лучше бы его зарыли здесь, прямо на кладбище.

— Я вам хамил? — поторопился он исправить предполагаемые ошибки вчерашнего дня.

— Попробовал бы, — ухмыльнулся, поднимаясь, Макар.

— Вы не должны удивляться переменам в моём поведении. Это такая болезнь…

— Ну, во-первых, мы ещё до первой рюмки были на «ты», во-вторых, я уже давно ничему не удивляюсь, в-третьих, диагноз мне твой ясен, в-четвёртых, от одной из болезней надо срочно полечиться, — отчитался Макар и достал из облупленной тумбочки чекушку коньяка.