Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка (= Infinite jest | отрывок, перевод не завершён)

Это начнется в больнице, в приемной, если Ч.Т. не приедет сразу вместе со скорой, или в палате с зеленой плиткой после палаты с приборами-манипуляторами!!!; или, учитывая, что это необычная машина скорой помощи, укомплектованная врачом, может, даже по дороге: какой-нибудь доктор с небритым подбородком, вылизанный до антисептического лоска, с именем, вышитым курсивом на нагрудном кармане белого халата с качественным дорогим пером, заведет у носилок шарманку с Q&A, этиология и диагноз сократовским методом, предписанную правилами, шаг за шагом. Если верить Оксфордскому словарю (шестая редакция), существует девятнадцать неархаичных синонимов для слова «безответный», из них девять латинских и четыре саксонских. В воскресном финале я буду играть со Стайсом или Полипом. Возможно, на трибуне будет сидеть Венус Уильямс. Но обязательно какой-нибудь синий воротничок очевидно без лицензии врача – помощник медсестры с погрызенными ногтями, чувак из охраны больницы, уставший санитар-кубинец, который, обращаясь ко мне, будет говорить «ти» вместо «ты» - вдруг заметит меня во всей этой суматохе, поймает то, что покажется ему моим взглядом, и спросит: «Ну чо, парень, давай, расскажи свою историю». 

Где эта женщина, которая обещала прийти? Она обещала. Эрдеди думал, что к этому времени она уже придет. Он сидел и думал. Он сидел в зале. Когда он только начал ждать, окно было наполнено желтым светом и отбрасывало на пол пятно, но по мере того, как он ждал, пятно становилось бледнее и поверх него появилось другое пятно, от окна в другой стене. На одной из стальных полок, на той, где музыкальный центр, сидело насекомое. Оно выползало из щелки в балке, на которой крепилась полка, и залезало обратно. Темное насекомое с блестящим панцирем. Эрдеди наблюдал за ним. Пару раз он хотел встать, подойти, рассмотреть его, но боялся, что если подойдет, то убьет его, а он боялся его убивать. Он не хотел звонить женщине, которая обещала прийти, потому что если он займет линию и в этот самый момент позвонит женщина, он боялся, что она услышит короткие гудки и решит, что он не заинтересован в ее предложении, и разозлится и, может, отвезет куда-нибудь в другое место то, что она ему обещала.

Она обещала достать пятюшку марихуаны, 200 грамм необычайно хорошей марихуаны, за 1250 долларов США. До этого он пытался завязать с марихуаной где-то 70 или 80 раз. Еще до того, как познакомился с этой женщиной. Она не знала, что он пытался завязать. Он всегда держался неделю, или две недели, или, может, два дня, а потом все обдумывал и решал, что можно бы кайфануть дома еще, в последний раз. В самый-самый последний раз он находил нового человека, которому еще не успел сказать, что собирается бросить и что нельзя ни в коем случае, пожалуйста, ни при каких обстоятельствах подгонять ему травку. Это надо делать через третьих лиц, потому что он сказал всем знакомым дилерам, чтобы они не отвечали на его звонки. И третьим лицом должен быть кто-то совершенно новый, потому что каждый раз, как он закупался, он знал, что это самый последний раз, и говорил им об этом, и просил об услуге никогда не подгонять ему еще травы, никогда. И никогда больше не просил тех, кому уже сказал, что завязал, потому что он был гордый, и еще добрый, и не хотел ставить никого в такое противоречивое положение. Еще он считал, что становится стремным, когда дело доходит до дури, и боялся, что другие тоже увидят, какой он стремный. Он сидел, и думал, и ждал в неровном скрещении двух лучей света из двух разных окон. Раз или два он бросал взгляд на телефон. Насекомое скрылось в щелке в стальной балке, на которой крепилась полка.

Она обещала прийти в определенное время, и сейчас это время уже прошло. Наконец он сдался и набрал ее номер, используя только аудио, выслушал несколько гудков и испугался, что слишком долго занимает линию, потом включился автоответчик, и в сообщении была ироническая поп-мелодия, ее голос и мужской голос, одновременно сказавшие «мы вам перезвоним», и это «мы» звучало так, словно они – пара, мужчина - чернокожий красавчик из юридической школы, она – художник-декоратор, и он не оставил сообщение, потому что не хотел, чтобы она знала, как сильно ему нужна дурь. Он старался вести себя непринужденно. Она сказала, что знает парня там, за рекой, в Оллстоне, и этот парень продает высококачественную дурь в умеренных количествах, и он зевнул и сказал, ну что ж, может быть, хотя, знаешь, почему бы и нет, конечно же, это особый случай, я уж не помню, когда в последний курил. Она сказала, что он живет в трейлере, у него заячья губа, он держит змей и у него нет телефона, и, в общем, он совсем не из тех, кого обычно называют приятными и привлекательными людьми, и все же этот парень из Оллстона часто продает дурь театралам в Кембридже, и у него есть свои постоянные клиенты. Он сказал, что пытался сейчас вспомнить, когда в последний раз покупал дурь, так давно это было. Он сказал, что, пожалуй, попросит ее подогнать побольше, его друзья, сказал он, недавно звонили и спрашивали, не сможет ли он подогнать чуток. У него был такой прием: он часто говорил, что ищет дурь в основном для друзей. И потом, если женщина не достанет дурь в срок, и он станет психовать, он мог бы сказать ей, что это все из-за друзей, которые психуют, и ему жаль беспокоить женщину из-за таких пустяков, но друзья психуют и беспокоят его, и он просто хотел узнать, что передать, чтобы они успокоились. Он ведь всего лишь посредник. Он мог бы сказать, что друзья дали деньги и теперь психовали, давили, звонили. Такая тактика бесполезна с этой женщиной, которая должна прийти, потому что он еще не отдал ей 1250 долларов. Она не взяла деньги заранее. Она хорошо обеспечена. Она из обеспеченной семьи, сказала она, объясняя, почему живет в таком славном кондоминиуме, хотя работает художником-декоратором в компании при кебриджском театре, в котором, кажется, ставили только немецкие пьесы в мрачных халтурных декорациях. Она не особо беспокоилась из-за денег, сказала, что сама отдаст всю сумму, когда доедет до Оллстона в трейлер к этому парню, потому что была уверена, что в этот конкретный день он будет дома, и потом добавила, что Эрдеди просто все возместит, когда она привезет ему дурь. Из-за этого соглашения, довольно невинного, он запсиховал, поэтому старался выглядеть еще более невинно и непринужденно и сказал конечно, отлично, пофиг. Сейчас, вспоминая, он был уверен, что сказал «пофиг», и теперь, ретроспективно, это его беспокоило, потому что могло прозвучать так, словно ему нет дела, совсем, и что если она забудет о сделке или забудет позвонить, он не расстроится. Но раз уж он принял решение купить марихуаны еще раз, то это было очень важно. Очень важно. Он вел себя слишком непринужденно с этой женщиной, надо было заставить ее взять 1250 долларов, напирая на вежливость, напирая на то, что не хочет доставлять ей финансовые неудобства из-за чего-то такого банального и не особо важного. Деньги означали бы обязательство, и нужно было заставить почувствовать эту женщину обязанной, раз то, что она пообещала, так его завело. Стоит ему завестись, как это для него становится настолько важно, что он почему-то боится показать, насколько. Стоило попросить купить, как он был обречен на некоторые шаблоны поведения. Насекомое вернулось. Оно вроде бы ничего не делало. Просто выползло из щелки в балке на самом краю стальной полки и сидело. Через какое-то время оно снова исчезло в щелки, и Эрдеди был уверен, что и там, в щелки, оно просто сидело и ничего не делало. Он чувствовал, что очень похож на это насекомое внутри балки, к которой прикручена полка, хотя и не знал, чем именно. Стоило ему решить купить марихуаны в последний раз, как он был обречен на некоторые шаблоны поведения. Ему пришлось позвонить в агентство и сказать, что у него форс-мажор, и что он отправил и-мэйл на ТП своей коллеги и попросил прикрыть его до конца недели, потому что в течение следующих нескольких дней он будет вне зоны доступа из-за этого самого форс-мажора. Ему пришлось записать на автоответчик сообщение, в котором он говорил, что будет недоступен в течение нескольких дней. Ему пришлось прибраться в спальне, потому что когда он закинется дурью, он не будет выходить из комнаты, за исключением походов к холодильнику и в туалет, но даже эти путешествия будут очень быстрыми. Ему пришлось выбросить все пиво и спиртное, потому что если он выпьет и накурится одновременно, ему станет плохо, начнутся головокружения, а если у него будет алкоголь, он не может быть уверен, что не выпьет после того, как покурит. Ему пришлось пройтись по магазинам, запастись едой. Сейчас только один усик насекомого торчал из щелки в балке. Торчал, но не двигался. Ему пришлось купить газировки, печенья «Орео», хлеба, мяса для сэндвичей, майонеза, помидоров, M&M's, «Почти домашнее» печенье, мороженое, шоколадный торт «Пэпперидж фарм», четыре банки шоколадной глазури, чтобы есть ложкой. Ему пришлось заказать картриджи с фильмами в аутлете Интерлейса. Ему пришлось купить антациды, чтобы бороться с дискомфортом, который возникнет поздно ночью после того, как он съест все, что купил. Ему пришлось купить новый бонг, потому что каждый раз, когда он докуривал свою последнюю дозу марихуаны, он думал, что момент настал, пора завязывать, ему ведь это даже уже не нравится, все, точка, хватит прятаться, хватит сваливать работу на коллег, и записывать всякие сообщения на автоответчик и отгонять машину подальше от дома, и закрывать окна и задергивать шторы и жалюзи, и жить внутри системы векторов между фильмами Интерлейса на телепьютере в спальне, холодильником и туалетом; и он хватал бонг, заворачивал в несколько пакетов и выбрасывал. Его холодильник производил лед – маленькие, мутные, дымчатые кубики, он их любил, и когда курил дома, всегда пил холодную газировку и ледяную воду. Его язык разбух от одной мысли об этом. Он посмотрел на телефон и на часы. Он посмотрел на окна, но не на кроны и не на шоссе за окнами. Он уже пропылесосил жалюзи и шторы, был готов их задернуть. Как придет та женщина, что обещала прийти, он тут же изолируется. Он вдруг подумал, что исчезнет в щелке в балке внутри себя, в той самой балке, которая поддерживает что-то внутри него. Он не знал точно, что именно находится внутри, и не был готов предпринимать усилия, которые требовались для шаблона поведения для поиска ответа на этот вопрос. Прошло уже почти три часа с того момента, когда должна была прийти женщина, которая обещала прийти. Консультант, Ранди, через «а», с усами, как у офицера канадской полиции, сказал ему два года назад во время амбулаторного лечения, что он (Эрдеди) не предпринимает достаточно усилий для того, чтобы принять шаблон поведения, необходимый, чтобы исключить вещества из жизни. Ему пришлось купить новый бонг в «Богартс» на площади Портера в Кембридже, потому что каждый раз, когда он докуривал все вещества, он выбрасывал все бонги и трубки, латунные фильтры и бумажки для косяков, зажимы и зажигалки, глазные капли и слабительное «Пепто-Бисмол», печенье и шоколадную глазурь, чтобы избавиться от всех будущих соблазнов. Он всегда чувствовал подъем и твердую решимость после того, как выбрасывал все барахло. Этим утром он купил новый бонг и свежие припасы, вернулся домой в полной готовности задолго до того, как придет женщина, которая обещала прийти. Он подумал о новом бонге и новой упаковочке латунных фильтров в пакете из «Богартса», на кухонном столе, в залитой солнцем кухне, и не смог вспомнить, какого цвета бонг. В прошлый раз бонг был оранжевый, а до этого – темно-розовый; дно его, впрочем, стало грязным уже через четыре дня из-за смолы. Он не мог вспомнить цвет последнего бонга. Хотел подняться и посмотреть, но решил, что эти навязчивые и лишние телодвижения могут испортить атмосферу непринужденного покоя, в котором он нуждался, пока ждал, - торчал, но не двигался - женщину, с которой он познакомился на совещании по дизайну для небольшой кампании его агентства для новой ретроспективы Ведекинда в ее маленьком театре, пока он ждал, что эта женщина, с которой у него дважды был секс, исполнит свое обещание. Он раздумывал над тем, красива ли эта женщина. Среди прочих припасов для своего последнего марихуанового отпуска он купил вазелин. Обкурившись, он имел привычку долго мастурбировать, всегда вне зависимости от того, есть ли возможность заняться сексом или нет, он предпочитал мастурбацию сексу, и вазелин позволял ему пережить период накура без болезненных ссадин и натертостей. Он колебался, стоит ли сходить посмотреть цвет нового бонга, потому что знал, что путь на кухню будет пролегать мимо телефонной консоли, а он не хотел поддаться этому соблазну позвонить женщине, которая обещала прийти, еще раз, потому что не хотел чувствовать себя стремным из-за того, что беспокоит ее из-за того, что представил ей пустяком, и еще боялся, что несколько бессловесных записей на ее автоответчике будут выглядеть еще более стремными; и еще беспокоился из-за того, что, возможно, займет линию именно в тот момент, когда она звонит ему, а она точно позвонит. Он решил добавить услугу «Ожидание звонка» за номинальную плату к стандартному набору услуг оператора связи, но потом вспомнил, что раз уж это абсолютно точно последний раз, когда он потакает своей, как назвал ее Ранди, через «а», «зависимости», такой же хищной, как и чистый алкоголизм, в услуге «Ожидание звонка» уже не будет никакой необходимости, поскольку такая ситуация уже не повторится. Эти мысли его почти разозлили. Чтобы сохранить хладнокровие, в которое он ждал в кресле на свету, он сфокусировался на окружении. Насекомого видно не было. Каждый «тик» его настольных часов состоял из трех более мелких «тиков», обозначая, как ему казалось, подготовку, шаг и перегрупировку. Он чувствовал, как внутри растет отвращение к самому себе за то, что он сидит тут и психует, в ожидании, когда ему доставят то, что уже давно перестало его радовать. Сейчас он даже не мог объяснить себе, за что любит дурь. Из-за дури у него пересыхало во рту, и глаза высыхали и краснели, и лицо проседало, а он ненавидел, когда такое случалось с лицом; как если бы марихуана разъедала его мимические мышцы, и он знал и стеснялся того, что происходит с лицом, когда он курит, поэтому уже давным-давно курил в одиночестве. Он даже не понимал, почему его тянет к марихуане. Он даже никуда не выходил в тот же день, когда курил марихуану, так стеснялся. А если он курил без остановки на протяжении двух дней перед теликом в спальне, у него начинался болезненный плеврит. Дурь взвинчивала его, мысли скакали в разные стороны, из-за нее он восхищенно, взглядом слабоумного ребенка смотрел развлекательные картриджи – когда он в рамках подготовки к марихуановому отпуску закупался картриджами, то старался выбирать те, где все взрывалось и врезалось, и он был уверен, что какой-нибудь специалист по неприятным фактам, типа Ранди, сказал бы, что любовь к такого рода развлечениям – это плохой знак. Он медленно оттянул галстук, пока собирал в кулак свои мысли, волю, самосознание и самоубеждение, и твердо решил, что когда придет женщина, - а она придет, - это будет его последний марихуановый угар. Он просто выкурит так много и так быстро, что ему станет плохо, и память об этом ощущении будет такой неприятной, что, выкурив всю дурь, он больше никогда не захочет повторить этот опыт. Он сделает все, чтобы создать у себя только неприятные ассоциации с этим последним угаром. Дурь пугала его. Из-за нее он боялся. Не то что бы он боялся дури - просто после дури он боялся всего вокруг. Он давным-давно перестал чувствовать освобождение, облегчение или кайф. В этот последний раз он скурит все 200 грамм – 120 грамм очищенной равно 200 неочищенной – за четыре дня, т.е. больше унции в день, экономными дозами в девственно чистом бонге, невероятное, безумное количество в день, он поставил себе цель и рассматривал такой подход одновременно как покаяние и как способ скорректировать свое поведение, он каждый день будет выдувать по тридцать грамм высококачественной дури, начиная с утра, едва проснувшись, попив ледяной воды, чтобы отклеить прилипший к небу язык и принять антацид, – в среднем 200-300 длинных затяжек в день, безумная цифра, к которой он стремился специально, чтобы сделать процесс неприятным, и он поставил себе цель – курить без остановки, даже если марихуана будет хороша настолько, насколько утверждает женщина, он все равно забьет пять раз, пока желание забивать бонг не пропадет минимум на час. Но он себя заставит. Он скурит все подчистую, даже если не захочется. Даже если затошнит и закружится голова. Он приложит все свои упорство, волю и дисциплину, чтобы сделать угар настолько неприятным, низким и отвратительным, что это позволит ему изменить свою привычку, бросить, и он никогда не захочет повторить этот опыт, потому что память об этих безумных четырех днях намертво врежется в мозг. Он исцелит себя через крайность. Он подумал, что женщина, когда она придет, возможно, захочет дунуть щепотку из этих 200 грамм с ним, потусить, поваляться, послушать что-нибудь из его впечатляющей коллекции записей Тито Пуэнте и, вероятно, перепихнуться. Он никогда раньше не занимался сексом под марихуаной. Честно говоря, мысль об этом казалась отвратительной. Два пересохших рта тыкаются друг в друга, изображая поцелуй, в то время как его мысли заплетаются вокруг самих себя, как змеи на палке, пока он дергается и сухо кряхтит на ней, его глаза опухнут и покраснеют, его лицо перекосит так, что вялые складки безвольно свисают и касаются ее оплывших складок, ее лицо тоже перекосит и мотает туда-сюда на подушке, пока она целует его пересохшим ртом. Одна мысль об этом была отвратительна. Он решил, что будет лучше, если она с порядочного расстояния бросит ему то, что обещала, а он бросит ей 1250 долларов крупными купюрами и скажет, чтоб на фиг валила отсюда. Или лучше «на хер», а не «на фиг». Он будет так груб, что память о его хамстве и о ее оскорбленном выражении лица в будущем поможет ему избежать соблазна позвонить ей вновь и повторить шаблон поведения, которому следует сейчас.