Павел Семененко - Двоякая история

Горький молчал.

— Скажи мне! Скажи, пожалуйста! — не унимался я. — Я запутался…

— Правда — здесь! — он ткнул меня в грудь. — Внутри. А всё, что снаружи это так… До кучи! — старик, расправив белоснежные крылья, взлетел.

— Т-ты чего! Куда?! — я едва успел схватиться за его ногу.

Мы, словно сказочные колдун с богатырём, пролетели через лесок, через полосатое зелёное поле с работающими на нём крестьянами, через пыльную дорогу с подсолнухами на обочинах. Когда долетели до города, старик стряхнул меня, и я рухнул на мостовую. Ко мне бросилась тощая ободранная собака и зашлась хриплым лаем. Грохоча деревянными колёсами, подъехала телега. На землю спрыгнул бородатый извозчик в чёрных сапожищах, отпихнул меня ногой в сторону. Воняло стоками и какой-то падалью. Из подворотни, визжа и грязно ругаясь, вывалилась женщина. За ней выскочил крупный мужчина в форме, видимо, городовой. Они оба шатались и двигались так, будто крепко пьяны. Мужик схватил женщину за волосы и принялся бить. Вокруг образовалась толпа зевак.

— Ведь я люблю тебя, дур-р-ра! — кричал он, орудуя кулаком.

Женщина смеялась, из разорванного платья вывалилась крупная белая грудь с большим бордовым соском.

— А я тебя нет! — крикнула она, захлебываясь сумасшедшим смехом.

Меня с силой прижало к земле, я едва смог поднять голову. В глазах всё плясало. Собака лаяла, вонь усилилась, зеваки глазели, городовой бил бабу, та смеялась. И только три человека смотрели на меня. Двое белокурых парнишек лет шестнадцати с ясными, зеленоватыми глазами. И я сам! Только какой-то другой, в очках, с непонятным электронным прибором в руках. Близняшки подошли ближе.

— По… по… помогите мне встать… — я с огромным усилием воли протянул к ним исцарапанные при падении руки.

— Папа… — сказал один из них, обернувшись на другого меня. — Не сопротивляйся!

— Что? — мне стало труднее дышать, будто кто-то затягивал петлю на моей шее.

— Мы не откажемся, слышишь?! — всхлипнул второй парнишка, присев рядом. — Запомни! Мы не откажемся от тебя!

— Расслабься… — он положил руку мне на грудь.

Я шумно выдохнул, откинулся назад и в тот же миг будто провалился под землю.

— Помнишь, как ты нап… в «Весёлом гноме»… Вспомни, что ты подумал, глядя на бармена? — перед глазами стоял тот самый я в очках. Он держал в руках какую-то мерцающую хреновину, что-то говорил, но до меня долетали лишь обрывки фраз.

— Я привёл их для то…что бы ни случилось, слышишь — не… я… мы все не погибли…

Голос его оборвался, и я очнулся на больничной койке в прескверном состоянии. Меня осмотрел седоголовый врач, затем долго мучал каким-то дурацким тестированием. Наконец-то, убедившись, что я в своём уме, он привёл двух полицейских, которые разъяснили, что к чему.

Боря Крохин не умер — беднягу парализовало. Предотвратить трагедию, случившуюся по моей вине, полиция не смогла. Деталь, которую я впихнул в свой ретранслятор, оказалась вовсе не концентратором, а каким-то агрессивным экспериментальным дерьмом из склада предметов категории «А». Возникла пространственно-временная аномалия. Я исчез, а потом так же внезапно очутился на том самом месте, что и зафиксировал Борькин визор. Когда нас обнаружили — прошло ровно пять суток. Полицейский сообщил, что суд уже состоялся и мне впаяли тридцать пять лет изоляции. Допрыгался…

Лёжа на белоснежных нарах в городском изоляторе, я смотрел на исцарапанные руки и не переставал думать — что же произошло? Горький с крыльями, близняшки, называвшие меня папой, этот очкастый ботаник с моим лицом? Он талдычил что-то про «Весёлого гнома». Это бар, недалеко от моего бывшего интерната. В нём я надрался с приятелями до полусмерти перед госэкзаменом и проспал его. Но при чём тут это? Голова раскалывалась от напряжения. Я был кувшином, из которого вылили благородное вино и наполнили зловонной жижей. Ничего не хотелось делать, на всё было наплевать. От жизни тошнило.

Взгляд мой вертелся вокруг заусенца на стене возле светильника. Небольшой острый уголок, скорее всего краешек арматуры. Если растереть запястье об одеяло, а потом резко садануть по заусенцу, то наверняка можно вскрыть себе вены…

— Назадкин, к тебе посетитель! — крякнул динамик.

Дверь автоматически открылась. Нацепив тапки, я, шатаясь, пошаркал к комнате свиданий. Кто-то из изолянтов затянул грустную песню, и из соседних камер ему подпевали другие. В комнате сидели Лиза и Серёдкин. Лица у обоих были прискорбные, будто им навстречу вышел полуразложившийся труп.

— Здравствуй… — проговорила Лиза. Голос её был на удивление холодным, как, впрочем, и взгляд.

— Привет, милая, — ответил я, сглотнув ком в горле.

При виде жены моё сердце ёкнуло, на глаза навернулось что-то тёплое. Моя Лиза, моя половинка. Мне до слёз хотелось обнять её, вдохнуть запах её волос, такой родной и нежный. Прильнуть губами к ее рукам, упасть на колени, обхватить за ноги и сказать, что на всём белом свете у меня нет ничего дороже неё.

— Как ты? — кашлянув, спросил Серёга.

— Ничего… Сижу себе, — ответил я, слегка переведя дух.

Возникла пауза, и из окутавшей нас тишины я понял, что ничего хорошего они не скажут.

— Вадим, я развелась с тобой! — выпалила Лиза.

В памяти всплыл заусенец над светильником. Стало даже как-то смешно, и я горько хохотнул. Ведь по большому счёту из-за неё я обрёк Борю Крохина ссаться под себя до конца своих дней. Судьба охреначила меня стопудовым железобетонным монолитом, расплющив, как букашку.

— Мы решили пожениться… — сказал Серёдкин, тяжело вздохнув.

Теперь я нисколько не сомневался, что заусенец в камере это дьявольская усмешка. Как острая кость, брошенная голодной беззубой собаке. Жена развелась со мной, чтобы выйти замуж за лучшего друга.

— Спасибо за презент… Хорошая ботва где-то выросла, крепкая! — я поднял глаза и посмотрел на вмиг побледневшего Серёдкина. — Да не бойся, не сдам…

— Ты сам во всём виноват! — Лиза вскочила на ноги, стул с грохотом упал. Она метнулась к двери, но Серёга перегородил ей путь.

— Ты должна ему сказать! Ты должна объяснить! — говорил он, потряхивая её за руки.

Лиза перестала рваться к выходу. Она высвободила руки и с опущенной головой медленно вернулась назад.

— Я беременна, Вадим… Тридцать пять лет это слишком… Я… я не смогу в одиночку… — говорила она с дрожью в голосе.

Ребёнок… Папа… Близнецы… Не откажемся… Неясные воспоминания зашевелились в моих мозгах. Как дежавю…

«Что ты подумал, глядя на бармена?» — всплыл в памяти голос того, другого «я» из аномалии. Точно! В «Весёлом гноме», глядя на клетчатый жакет парнишки-бармена, я ощутил «дежавю»! Подумал, что пора бы остановиться, воспользоваться прыг-скоком, выспаться перед экзаменом… Но как этот «я» узнал то, что известно только мне? Чёрт, глупый вопрос… Неужели он это я?! Тот я, который вовремя скакнул назад и не проспал госэкзамен? Получил государственное образование и стал… Не может быть! И близнецы, и крылатый Горький — эта пространственно-временная аномалия — всё это искусно создал он, то есть «я»! Пазл магнитным щелчком сомкнулся в моей голове. Я моргнул, и в этот момент моё сознание как бы слилось с сознанием того, другого «я». Все бесчисленные сценарии бытия, из которых я убегал, не убегал или мог убежать с помощью ретранслятора — никуда не исчезли. Они существуют. Подумать только — я сам и моя жизнь это всего лишь один из возможных бесчисленных вариантов!