Анна Леонидова - Прежде чем сдохнуть

— Пора бы, в тридцать‑то лет, – буркнула я.

— Мама, мне в сентябре исполнится всего 29 лет, – уточнил сын.

— Какая разница? – отмахнулась я. – Я в твои годы уже была начальником отдела в ведущем журнале.

— Да, и в твоем отделе было два человека, включая тебя, – ровным тоном снова уточнил Петька.

— Вот именно! Я уже людьми командовала в твои годы! А ты все в старших менеджерах ходишь. Мы с твоим папой в твои годы уже худо–бедно, но собственную однокомнатную квартиру купили. А ты прямо как не наша порода. Хорошо, у твоей Даши есть квартира от родителей. А вот не было бы ее? Куда детей рожать будете?

Сыночек сделал вид, что из всего мною сказанного услышал только последнюю фразу и залепетал про то, что Даша еще, к счастью, совсем не беременна. И вообще, кажется, ей скоро крупно повезет – она познакомилась с крутым музыкальным продюсером и отдала ему свою демозапись. И, похоже, со дня на день она оставит свою секретарскую работу и начнет сиять нам звездой со всех голубых экранов сразу. Даша уже и на студию к этому продюсеру ездила два раза после работы, они там профессиональную запись вокала делали. Вот и сегодня она на студии, поэтому он приехал один. «Так что, как ты понимаешь, нам пока совсем не до детей», – резюмировал сынок.

— На студию поехала вокал писать – ага! – хмыкнула я. – Да, Петя, какой же ты все‑таки дурак вырос. Совсем людей не знаешь. Наверное, я тебе мало читала в детстве.

— Ты мне совсем не читала в детстве, – вяло уточнил Петя. – Ты мне покупала аудиокниги. Классику в исполнении лучших артистов – Сергея Безрукова, Евгения Миронова, Олега Меньшикова.

— Да-да, вот именно – аудиокниги в исполнении хора скопцов.

А надо было читать, – еще раз вздохнула я.

— Кстати о книгах! Как твой роман? – продолжал поддерживать светскую беседу Петя.

— Контора пишет, – лаконично обрисовала ситуацию я.

Как это ни грустно признать, я не могу похвастаться особо удачным сыном. Он не получился красив как Брэд Питт, он не поет как Карузо, не зарабатывает как Билл Гейтс и не рисует как Дали. В общем, Петя звезд с неба не хватает. Но хотя бы и не вышел клиническим идиотом – и на том спасибо. Наверное, я сама виновата в том, что Петя вырос таким, каким вырос.

Честно говоря, я первый раз сама поменяла ему памперс, когда сыну уже исполнился месяц. Просто мама, взявшая на себя заботу о Петьке с первых дней его рождения, отпросилась у меня в поликлинику, и мне пришлось это делать самой. Помню, как я была обескуражена тем, какое это и вправду скучное и малоприятное занятие – растить ребенка. Я всегда знала, что в детях мало радости, что дети – это просто необходимое зло. Это подвиг, который, стиснув зубы, должна совершить в жизни каждая женщина. Но раньше я знала это чисто теоретически. А тут мне пришлось убедиться в этом лично. Второй раз убеждаться не хотелось, и я предпочла делать вид, что не догадываюсь, почему это Петечка так плачет. Хотя и козе было бы понятно – он снова обделался. И когда мама вернулась из поликлиники и бросилась стягивать с Петюнчика ползунки, чтобы проверить сухость его попки, я впервые в жизни от души сказала ей большое дочернее «спасибо». И за этот отдельный памперс, который она виртуозно поменяла на моих глазах, не поморщившись, и за то, что она с самой юности внушала мне: «Только не вздумай рано рожать! Нанюхаешься еще говнеца‑то! Насмотришься в жопку‑то! Посмотри мир, сделай карьеру, заработай денег. А родить – дело нехитрое, это любая дура может. Ты поживи сначала для себя‑то. Не будь такой лохушкой, как я».

Мама родила меня рано – в 18 лет. И очень жалела об этом всю оставшуюся жизнь. Сразу после рождения я была назначена виноватой за все ее жизненные неудачи. Из‑за меня она не получила высшего образования («пока все учились, я ходила беременной и тебе подгузники меняла») и потом всю жизнь прозябала на каких‑то малозначимых должностях. А когда ей светило какое‑то повышение, я обязательно заболевала, и шанс уплывал. И в том, что ей пришлось выйти замуж за моего папу, а не за какого‑нибудь выдающегося мужчину, тоже была виновата я, слишком рано расположившаяся у нее в животе.

Еще я была виновата в том, что мама все время болела и отличалась феноменальной некрасивостью. «Смотри, какая я до родов хорошенькая была, – тыкала она мне в носик черно–белыми фотокарточками. – А вот это уже после родов. Видишь разницу?

Видишь, как фигура поплыла? Девочки ведь красоту у матерей отнимают, а мальчики – здоровье, – говорила моя мама. – Вот родишь, узнаешь. Но ты у меня одна за двоих постаралась – и красоту, и здоровье, все забрала. Все я тебе отдала. Пользуйся с умом! А то я уже вся больная из‑за тебя, ничем тебе помочь не смогу. Помнишь, ты меня лягнула в живот в два годика? Вот с тех пор у меня желудок так и болит».

В пасмурные дни мама все время держалась за левую грудь.

«Ой, ломит, ломит, сил нет, – охала она. – Это ты, маленькая хулиганка, в детстве укусила меня аж до слез! Так с тех пор и болит!» Иногда она путалась и хваталась за правую грудь…

Не исключено, что туда я ее тоже кусала. Еще у мамы болели руки – «потаскай‑ка такую тяжесть, ты же до двух лет с рук не слазила». А еще – позвоночник. «Думаешь это шутки – девять месяцев с вот такенным, перевешивающим меня животом таскаться? Ох, и здорова же ты девка родилась!»

Пожалуй, совет «рано не рожай» – единственный из маминых советов, которым я действительно воспользовалась. Просто мне не хотелось выплевывать из своего организма еще одно столь же несчастное существо, как я в детстве. На все остальные мамины советы я «забила».

Беременной я ходила со смутной брезгливостью – как будто бы в животе у меня прописался не человеческий детеныш, а зубастик из фильма «Чужой». Я с ужасом ждала того дня, когда Оно все‑таки вылупится на свет, чтобы испортить мне всю жизнь. Но мама не позволила ему это сделать. Она вовремя изолировала Петьку от меня, а меня от Петьки, взяв на себя все заботы о моем позднорожденном чаде. Она опять принесла себя в жертву мне, как делала это всю жизнь. Поскольку ее жизнь представлялась мне загубленной с самого начала – то есть с ее 18 лет, то я эту жертву приняла. Все равно уж с моим рождением ее судьба безвозвратно превращена в бочку дегтя – еще одна ложка говнеца погоды не сделает.

— Ну, вот и повидались, – завершила я неловкую беседу с собственным сыном. – В следующие выходные можешь не приезжать. Чего тебе столько времени на дорогу тратить? 200 километров – это не шутки. Побереги силы. На работе пригодятся. Даше привет!

Я проводила Петю до машины, зачем‑то потащив с собой ту самую авоську с фруктами, которую привез он. Она больно била меня по ногам, но возвращаться в комнату, чтобы оставить ее, не хотелось. Это растянуло бы во времени и без того не очень приятную процедуру прощания с Петькой.