Татьяна Кигим - Кузнецовая дочка

— У меня сестра, — ровно сказал Бренар. — На соседнем континенте.

— Ты не участковый!

— Да.

Помолчав, Станислав добавил:

— Повезло.

Мориса развозило на глазах. Похоже, до него не доходило, сколько глаз и ушей в этом баре — даже если не считать мерзавца Яра. А у Мориса, сам сказал, дети. Вот дурак. Бренар подавил попытку встать и немедленно уйти. Вместо этого он начал успокаивать друга, пытаясь перевести сменить тему. Но идиот Морис не успокаивался:

— У меня же план — не меньше пятнадцати очагов в неделю! Будет меньше — самого в бедняцкий квартал! Им нужна эта чертова эпидемия, — цеплялся Морис за пуговицу пиджака Бренара, будто за спасательный круг, — понимаешь, им нужна эпидемия!

Бренар с ужасом слушал излияния друга. С ужасом — не потому, что никогда этого не знал, а потому, что рушился привычный, спокойный, уютный мир, в котором, отгородившись стеной, можно не слышать, не видеть, не говорить. И тогда всего этого нет.

Наконец, он не выдержал и резко поднялся.

— Ты… к-куда? — осоловело протянул Морис.

— Извини, ты несешь пьяный бред, — громко сказал Бренар, поднимая свой дурацкий старомодный чемоданчик. Он был зол на весь мир, на Мориса особенно, и еще на себя — за то, что позволил втянуть себя в эту историю.

Распрощавшись, торопливо и агрессивно, Станислав сунул в щель стола карточку. Морис, не соображая, что делает, вытряс на стол несколько монет.

…Вечером Бренар долго не мог уснуть. Ворочался с боку на бок, думал много, о разном. На часах мигнуло четыре. Скоро надо будет вставать, но Бренар не мог отделаться от мысли о том, что все идет как-то не так. И Мария еще. Впервые Станислав боялся даже подумать, что будет с его героями завтра. «Только не пытайте ее», — шептал он, и очень хотел, чтобы его послушались.

Бренар вслушивался в витиеватые слова вердикта, и с каждым словом надежда гасла. На казнь посылали Марию, а ему казалось, что это умирает его совесть.

Мария не думала бежать, потому что отсюда не убегали.

Охапка соломы и опустевшая кружка, да цепи, небрежно сваленные в углу: ее даже не приковали, потому что отсюда не было пути. Каменный мешок не освещался, и сколько прошло времени, совершенно не ощущалось.

Говорят, бесновался граф, узнав о том, что схватили колдовку — но это Мари услыхала от стражников, когда вели сюда, а так неизвестность множилась, и знать хотя бы, сколько ночей прошло… Раз граф недоволен, может, он обратится к королю? Пытать ее не пытали, потому что отвечала она на все вопросы честно, ничего не скрывая. Даже про демона, с которым она беседовала, и который ее руками спас, получается, рыцаря, имя которого она наконец-то узнала — Арнольд… Рыцарь, не глядя в глаза, давал показания. Грустно было, но Бог велел прощать, и Мария прощала. Каждое слово прощала, каждое виноватое движение.

А голос внутри бесновался и проклинал, требовал, чтоб Арнольд убирался из какой-то книги… Иногда ей казалось, что голос сошел с ума, и тогда становилось вдвойне страшно. Мало того, что сама одержимая, так одержима одержимым бесом…

Но вот голос успокоился немного, и теперь говорил с ней спокойно и немного грустно. Говорил о разном. О жизни. О долге. О сердце. О душе. О содранной с мяса коже. А Мария соглашалась, Мария возражала, Мария спорила.

А иногда они просто рассказывали друг другу о своих мирах.

— А я так хотела на ярмарке побывать, — поделилась несбывшимися мечтами Мари.

— Господи, какая ты еще девчонка… — прошептал голос.

— Там яблоки золотые, и…

Мари сглотнула. Живот свело.

— А ярмарка Портмода — это всем ярмаркам ярмарка! Одним словом — столица…

— Как? Как ты сказала? — спросил голос.

— Портмод, — вздохнула Мари. — Город такой. Столица наша. Ярмарка там. И темница, в которой я сижу.

— Портмод… — пробормотал голос. — Бог ты мой, какие рояли в наших дубравах… Так, слушай, Мари: оглядись по сторонам…

— Темно. Ничего не видно.

— На ощупь! Ищи щель в степень. Легкую вогнутость, неправильную шероховатость…

Мари не понимала, что от нее хочет голос, но повиновалась. На третий раз, обойдя кругом камеру, она нащупала, наконец, длинную щель в стене, почти незаметную — но пальцы у Мари были тонкие, чуткие, а еще она очень хотела выбраться. И верила голосу. И он не соврал.

— Надави… черт, не помню где… дави, короче! Это потайной выход… Мари, давай…

Прошло два или три часа, пока Мари удалось коснуться потайной пружины, и скользнуть в темный проход.

— Ты ангел или демон? — набравшись смелости, спросила Мари.

— Я?! Я — сумасшедший! — расхохотался голос. — Я бездарный писатель, несчастный графоман, счастливый от того, что с неба свалился банальнейший ход!

— Какой ход? — переспросила Мари.

— Сюжетный. Потайной, то есть, — поправился голос, и велел: — Не мешкай!

Скользя в темноте, Мари добралась до развилки. Впереди светлело, но сбоку… Мари могла поклясться, что из бокового прохода…

— Чего застыла? Давай вперед! — в голосе послышались панические нотки. — Бе-ги!

— Подожди, — прислушалась Мари. — Я что-то чувствую.

Касаясь рукой влажной, сырой стены, девушка осторожно пробралась в большой коридор, выскользнув через такую же потайную дверь. Сердце кольнуло: а вдруг отсюда она не откроется?

«Дура!» — заорал голос.

Но Мари его уже не слушала. Там, впереди, за решеткой, она скорее почувствовала, чем увидела сутану инквизитора. Мари замерла, как вкопанная. Что за… И Сезар, кажется, удивился, увидев Мари.

— Либо ты святая, либо и вправду ведьма, — пробормотал он.

— Сезар! Погоди, надо найти ключи…

— Что ты мелешь! Немедленно убирайся отсюда, услышат стражники! Где ты собираешься искать ключи?!

— Не знаю… — прошептала девушка.

Мари стиснула пальцы на решетке, с отчаянием глядя на гордого инквизитора. Он и здесь не потерял осанки и властного взгляда. Только показалось в неверном свете факелов, или и правда серебро блеснуло не только на груди, но и в волосах?

Сезар отошел вглубь камеры и посмотрел исподлобья.

— Именем Господа нашего, повелеваю тебе: иди!

— Сезар?..

— Изыди, ведьма! Уйди, идиотка!

Мари с обидой взглянула на инквизитора. В коридоре раздались шаги. Сезар быстро подошел к решетке и резко оторвал от нее побелевшие пальцы девушки, молча указав в темноту. И было в его взгляде столько власти, что Мари, глотая слезы, поплелась к потайному ходу.

Он словно сам бежал по этому тайному ходу. Тело вспоминало сладкое ощущение ужаса, тело помнило этот коридор, и память помнила… Сердце колотилось как бешеное, и перед глазами сияло: Портмод! Портмод! Вспомнились детские годы, счастливые годы, годы до эпидемии — их, школьников, возили на Капицу, планетку с остатками памятников средневекового уклада регрессировавших колонистов. Впрочем, к тому времени, когда на Капицу начали возить экскурсии, средневековье осталось там только в музеях. Юный Станислав выбрал экскурсию по старой тюрьме, и этот ход… он назывался «ход ведьмы». По другим источникам, говорил экскурсовод, из каменного мешка сбежала не ведьма, а святая. Бренан уже не помнил точно, кто там сбежал, но вот теперь, из глубин подсознания выплыл этот ход, и услышанная когда-то история обрела жизнь в героях его книги…