Евгений Бенилов - Человек, который хотел понять всё

Франц чувствовал это всегда: когда она кормила его ужином, когда рассказывала смешную историю, когда они занималась любовью… особенно, когда они занимались любовью. В эти минуты обычная танина порывистость исчезала, и она таяла в руках, оставляя ни с чем не сравнимое ощущение полного обладания. Господи, от этих воспоминаний Францу хотелось расшибить себе голову об стену!

В конце концов он стал придерживаться формального запрета на мысли о Тане: как только имя ее приходило ему в голову, он шел в видеозал и смотрел какой-нибудь фильм. Однако более двух фильмов в день Франц осилить не мог: свет экрана резал глаза и нестерпимо болел затылок. Он попробовал «наказывать» себя за мысли о Тане чтением, однако от интеллектуального и физического истощения он легко (а главное, незаметно для себя) отвлекался – и опять ловил себя на запретных мыслях. Бытовые заботы и приготовление пищи также внимания надолго не занимали: опрокинешь банку бородавочниковой ветчины на горячую сковородку, подсыплешь мороженных овощей из пакета – и можно есть, запивая горячим чаем.

Если бы в Доме имелось спиртное, то Франц, наверное, запил бы – но спиртного не было. Разыскивая как-то раз на «складе разных вещей» лекарство от головной боли, он наткнулся на залежи довольно сильного снотворного и очень обрадовался: теперь можно будет дольше спать! С тех пор большую часть суток Франц проводил в своей спальне на кровати – однако спать в течение всего этого времени ему не удавалось. Задернув шторы, погасив свет и завернувшись с головой в одеяло, он находился на равном расстоянии между сном и явью.

Он вспоминал.

Вспоминать он старался как можно более далекое прошлое: детство, юность, родителей. Отец его работал физиком-электронщиком – мать рассказывала, что он был умным и ярким человеком. Однако особенно ярких воспоминаний о нем у Франца не осталось – за исключением рассказов о теории относительности. Вряд ли отец мог все время рассказывать о теории относительности – возможно, два или три раза… но почему-то эти истории навсегда отпечатались в памяти Франца.

Например, как один из братьев-близнецов полетел в космос, а другой остался на Земле и от этого постарел! Или как муха летела внутри самолета… А еще отец научил его играть в шахматы, но, проиграв первую партию, Франц разозлился и швырнул своего короля на пол, отчего у того отломилась корона, а сам он получил затрещину…

Когда отец умер от инфаркта, десятилетний Франц не почувствовал ничего, кроме стыда, что не чувствует ничего, кроме стыда; но почувствовать ничего другого не мог. На похоронах и мать, и старший брат поцеловали мертвого папу в лоб, а Франц испугался и не поцеловал, отчего ему стало еще стыднее. Однако на следующий день стыд прошел…

Иногда Франц вставал, сомнамбулически шел на кухню и ставил чайник на плиту. Открыв холодильник, он долго водил непонимающим взглядом по пустым полкам, потом тихо закрывал дверцу. Идти вниз, в подвал не было ни желания, ни сил – и тут его осеняло: варенье! Про варенье-то он забыл!

Тогда он переводил глаза на кухонный стол, посреди которого высилась еще на треть полная десятилитровая банка, окруженная горой разорваннх упаковок от снотворного…

Франц также вспоминал свои студенческие годы, особенно часто – третий курс, когда занятия, учебники и вообще вся математика вдруг опротивели ему хуже горькой редьки. Он хотел бросить университет, стал много пить, баловался марихуаной и кокаином, а также вел, как это в их компании называлось, «разнузданный образ жизни»: то есть, имел по две-три подружки одновременно.

Больше всего тогда Франц интересовался музыкой – у него всегда имелись к этому способности. В школе он девять лет занимался скрипкой, а в университете выучился играть самоучкой на гитаре – по общему мнению, очень неплохо для непрофессионала. Он стал сочинять маленькие пьески и песенки и выступал с ними в студенческих клубах, дальше – больше: начал готовиться для поступления в консерваторию по классу гитары. Однако потом передумал: неопределенность судьбы музыканта казалась слишком большим риском для тех музыкальных способностей, которые он в себе чувствовал. И, кстати, никогда впоследствии он об этом решении не жалел… А в начале четвертого курса Франц вновь заинтересовался математикой и, с легкостью выиграв стипендию, поступил на следующий год в аспирантуру.

А один раз была такая сильная вьюга, что Франц всем телом ощущал вибрацию стен… если все ходит ходуном здесь, на шестом этаже, что же творится на верхушке Дома? Ветер свистел и бил в окна, а он, скорчившись под одеялом и курткой, силился проснуться, чтобы хоть чем-нибудь спасти себя от холода.

Однако прорваться сквозь тройной слой сна, воспоминаний и беспамятства у него недоставало сил.

Но чаще всего Франц вспоминал первые годы после защиты диссертации – самое счастливое время его жизни. Во-первых, он нашел работу в очень хорошем университете – причем, академическую должность, а не постдокторскую. В неформальном отношении дела тоже обстояли как нельзя лучше: после недолгого «разгонного» периода у него пошла исследовательская работа. Франц до сих пор удивлялся, каким образом все задачи, которыми он тогда интересовался, оказывались решаемы – и не просто решаемы, а с интересным и красивым результатом. Наверное, это было просто везением новичка… а может, наградой за аппетит к науке и трудолюбие. Впрочем, всем, чем он тогда занимался, он занимался с аппетитом – ходил в театр, читал книги, играл на гитаре, флиртовал с машинисткой Дэни с факультета статистики… А вскоре он женился на очень симпатичной и живой итальянской аспирантке, приехавшей в их университет по обмену. Богатые родители Клаудии подарили им на свадьбу значительную сумму денег, и они сразу же купили квартиру – какое же было удовольствие обставлять ее! А еще через год у них родился сын – источник непрерывной радости и удивления. Неожиданно для себя, Франц оказался «сумасшедшим папашей» и возился с младенцем все свободное время: учил его с трехнедельного возраста (согласно последним веяниям в детской науке) плавать в ванне, умиленно кормил из бутылки молоком, а также заставлял ползать по столу, поощряя к движению похлопыванием по маленькому розовому заду. С годами родительский инстинкт Франца только усиливался: он потратил неимоверное количество времени, чтобы выучить сына читать в три года, извел кучу денег на развивающие интеллект игрушки и бился до последнего с женой, недокармливавшей, по его мнению, малютку витаминами. Сын стал огромной частью его жизни, и в своей иерархии ценностей мира Франц возвел семью до уровня математики.