Дмитрий Барчук - Новый старый год. Антиутопия

Вошли надзиратель и санитар со шприцем в руке.

– О, да вы уже и так общаетесь? – протянул тюремщик. – Может, и не стоит на него морфий переводить.

– Нет уж, любезный, уколите его. Я хочу, чтобы он до конца осознал весь ужас своего нынешнего положения, – высказался секретарь обкома.

– До суда-то он доживет? – спросил Константин Евгеньевич санитара, когда тот пытался отыскать иглой вену на руке у заключенного.

– Если подлечить, то, пожалуй, дотянет, – ответил медик и добавил: – А он сам виноват, что его так отделали. Когда ему психотропные препараты вкололи, он во всем признался: и что на ЦРУ работал, и что с партизанами связь поддерживал. А как про жену и сына начнем спрашивать, где они, сразу ничего не знает. Вот ребята и не выдержали. Думали, что можно до конца. А оказалось, что его еще судить будут. Теперь придется гада лечить.

Наркотик начал действовать, и лицо разоблаченного шпиона порозовело, его ресницы вздрогнули, и он с трудом открыл глаза.

– Это ты, – прошептал заключенный, узнав своего старого товарища.

– Да, это я, Кузнец. Как видишь, в полном порядке. Живой и здоровый. Пришел вот с тобой попрощаться. Завтра улетаю в Москву. Меня назначили председателем Гостелерадио, – похвастался Веселый.

– Это только кажется, – тихо прошептал арестант.

– Что кажется? Что в Москву улетаю? Так я уже билеты купил.

– Нет. Что ты здоровый, – продолжал Кузнецов. – На самом деле я гораздо здоровее, чем ты.

– Ну ты и скажешь, Кузнец? – рассмеялся Константин Евгеньевич. – Да от тебя одна только оболочка осталась. И та сильно подпорчена.

– Зря смеешься, Костя. Я не шучу. Ты очень болен. Смертельно болен.

– Ладно стращать-то меня. Не в твоем положении. Это ты у нас скоро предстанешь перед Всевышним. Нечего валить с больной головы на здоровую.

Но в его голосе не было уже прежнего высокомерия и бахвальства.

– Твоя жена уже умерла? – вдруг спросил арестант.

Георгий видел, как вытянулось и позеленело лицо секретаря обкома.

– Нет еще, – растерянно ответил Константин. – Но врачи говорят, что ее положение безнадежно. А откуда ты про это знаешь?

– Скажи своим громилам, чтобы подождали тебя за дверью. Мне надо с тобой потолковать об интимных вещах, – сказал Георгий и застонал.

Он снова попытался повернуться, но боль снова напомнила о себе.

– Выйдите, – приказал надзирателю и санитару партийный секретарь.

– Но мы не можем оставить вас наедине с заключенным. Вдруг он на вас набросится, – пролепетал заинтересовавшийся разговором тюремщик.

– Вон отсюда! – свирепым голосом закричал Константин. – Или жить надоело?

Обоих в тот же миг как ветром сдуло.

– Ну, признавайся, как ты узнал про Таньку? – нетерпеливо спросил Веселый у лежащего на тюфяке заключенного.

Это было на самом деле удивительно, потому что Кузнецов уже неделю находился в подвале КГБ, не имея никакой связи с внешним миром, а Веселому самому только сегодня утром московский врач сказал, что его жена при смерти.

– Ольге тоже стало хуже? Ее еще не парализовало? – спросил всезнающий провидец.

От такой информированности у Кости мурашки пробежали по спине.

– У нее вчера отнялись ноги, – еле слышно ответил Константин.

– Ты – следующий, – вяло и как-то безразлично произнес австралиец. – Это СПИД, Костя. Причем какая-то его новая форма. Неизлечимая.

Веселый вскочил с привинченного к полу табурета и судорожно зашагал по камере.

– Нет. Этого не может быть. Ты врешь. Ты это все специально выдумал, чтобы испортить мне настроение перед отъездом, – приговаривал он.

Затем подскочил к лежащему Георгию и, наклонив свою зеленую физиономию вплотную к его окровавленному лицу, еще раз нервно прошептал:

– Ведь правда же врешь, Кузнец?

– Мне об этом сказала Наталья перед отъездом. Она и скрылась с Алешкой только потому, что испугалась преследований с вашей стороны, когда узнала, чем больна твоя жена.

Услышав страшную правду, Константин перестал метаться по камере и смиренно сел на табурет.

– Так вот, оказывается, почему этот москвич брал у меня кровь на анализ, – выдохнув, произнес он. – И сколько мне еще осталось пыхтеть, Кузнец? – спросил он обреченно.

– Это зависит только от тебя, Костя, – ответил арестант.

– Что?! – воскликнул секретарь обкома. – Повтори, что ты сказал!

– Пока ты еще вирусоноситель, но максимум через два месяца ты заболеешь. И за две недели болезнь съест тебя, как и твою жену. Но тебе еще можно помочь. В отличие от Татьяны. Поэтому я обращаюсь с предложением не к твоему всемогущему тестю, а к тебе.

Георгию было трудно говорить, он останавливался, пересиливал боль и вновь продолжал:

– Наталья открыла лекарство от этой заразы. Она его уже тайком опробовала на пациентах. Можешь мне поверить, это как раз то, что тебе надо. Но без меня ты до него никогда не доберешься. Поэтому я предлагаю тебе сделку. Ты вытаскиваешь меня отсюда, отправляешь куда-нибудь подальше от России. А я договорюсь с Натальей, чтобы она дала тебе это средство.

Веселый задумался. Даже складки образовались у него на лбу.

– Но это будет очень сложно сделать. Тесть требует для тебя публичной казни.

– Теперь ты знаешь, почему, – ответил Георгий. – Убеди его. Или найди для меня другой способ выбраться отсюда. Мне тоже будет нелегко уговорить Наталью спасти тебя. Она тебя ненавидит.

Константин Евгеньевич встал, поправил пробор на голове и сказал:

– Похоже, что судьба нас с тобой связала крепко, старик. Спасибо за откровенный разговор. Завтра я буду в Москве, постараюсь похлопотать за тебя. А пока единственное, чем я могу тебе помочь, это перевести тебя в тюремный госпиталь.

– Спасибо, – прошептал Кузнецов и добавил. – Когда будешь разговаривать с тестем, передай ему, что если со мной что-нибудь случится, Наталья обнародует в средствах массовой информации всю эту историю об обском синдроме. Тогда весь мир узнает, кто правит этой страной.

Уже открывая дверь камеры, Константин, не оборачиваясь, бросил на прощание фразу:

– А ты думаешь, что мир этого не знает?

Он не спал всю ночь перед полетом. Ворочался с боку на бок. А после трех часов понял, что сон так и не придет, встал, закурил и подошел к окну. На улице похолодало. Приближались знаменитые крещенские морозы. И стекло затянулось ледяной паутиной.

Он был сейчас один в этом большом, холодном и обезлюдевшем доме. Вчера после тюрьмы, под впечатлением сказанного Кузнецовым, он заехал в обкомовскую больницу. Татьяна находилась в реанимации. В принципе, она была уже мертва. Жизнь в ней поддерживалась только благодаря современной медицинской аппаратуре. Ее мозг уже умер, но сердце еще продолжало биться. Дежурный врач признался, что шансов на выздоровление у нее нет. Вопрос только в том, когда отключить аппарат искусственного дыхания. Генеральный секретарь приказал доставить дочь к нему живой, чтобы он мог с ней проститься. Поэтому сегодня Татьяну в сопровождении свиты докторов тоже погрузят на самолет. Селин приказал привезти и Ольгу. Неужели ему так понравились ее пироги? Может быть, он все-таки надеется как-то поставить ее на ноги? Тогда и у него, Кости, появляется лишний шанс. И не придется идти на сделку с этим подонком Кузнецовым. По нему давно уже петля плачет. В крайнем случае, он все-таки надеялся уговорить тестя обменять этого мерзавца на столь нужное отечеству лекарство. Конечно, жаль, что Татьяну уже не вылечить, тогда бы ее папаша в лепешку разбился, на все бы пошел, чтобы спасти свою драгоценную доченьку. А, может быть, он еще не знает, что болезнь Татьяны неизлечима? Нет, наверняка этот пронырливый грузин уже успел сообщить ему эту новость. А вдруг, зная крутой нрав Селина, он испугался? Не стоит еще сбрасывать со счетов, что и сам он за три года совместной жизни с Татьяной успел стать для Селина кем-то вроде сына. Юрий Иванович иногда так и называл его – «сынок». Лишь бы только тестю не попала шлея под мантию, что это он, Константин, приволок домой заразу. Тогда ему точно кранты. Селин этого не простит. Но это еще доказать надо? Тяжелое у него положение, но не безнадежное. Лишь бы Танька в полете не умерла. Тогда у него будут шансы выкарабкаться.