Гоар Маркосян-Каспер - Земное счастье

— Неужели она похожа на меня? Это ведь совсем другая женщина.

Художник покраснел, а Дан разглядывал картину и думал, что та и не та, черты лица схвачены верно, но выражение совершенно кариссе не присуще… Полуоткрытые, словно готовые к поцелую губы, странный огонек в глазах, ноздри тонкого носа будто трепещут…

— Это другая женщина, — повторила карисса с досадой.

— Нет, — сказал Маран. — Это не другая женщина. Это та, которую ты прячешь в себе. И не только от окружающих, но и от самой себя. Художник действительно хорош, он разглядел то, чего не видит никто.

— Кроме тебя? — спросила она, смеясь.

Маран улыбнулся.

— Помнишь, при нашем знакомстве ты сказала, что можешь с первого взгляда определить, чего стоит мужчина? Примерно то же я мог бы сказать о себе. В отношении женщин. Но тут, я вижу, есть еще один такой человек. — Он повернулся к художнику. — Я хотел бы купить у тебя картину, Крип. У тебя есть полотна, предназначенные для продажи?

— Есть, — отозвался художник. — Что тебя интересует?

— Сам не знаю. Я хотел бы повезти ее в подарок жене. Может, ты предложишь что-нибудь?

— Может быть, — сказал художник. — Опиши мне ее.

Маран изумленно поднял брови.

— Ты хочешь знать, как она выглядит?

— И это тоже.

— Я плохой портретист.

— Неважно. Я пойму.

— Может, позднее, по дороге?

— Не стоит ко мне ехать, если не окажется подходящей картины, — возразил художник, и неожиданно вмешалась карисса:

— Я тоже хочу послушать.

Маран посмотрел на нее с сомнением, потом сказал:

— Хорошо, я попробую.

Он чуть сощурился, глядя в пространство, словно всматриваясь в нечто, видимое ему одному, и заговорил медленно, с паузами:

— У нее немного удлиненный овал лица, белая кожа и густые черные волосы до пояса. Глаза огромные, зеленые, но в этой зелени проглядывают золотые лучи, словно солнце в лесу. Полные губы, пухлые, как у девочки. Фигуркой она напоминает тебя, карисса. В ней столько хрупкости и женской слабости, что ее хочется носить на руках, и в то же время слабость ее не вызывает жалости, а хрупкость не убивает желания положить ее на постель. В ней есть мужество и твердость, но ровно столько, чтобы ни на волос не повредить ее женственности. И, конечно, она умна, а душевной силы у нее достанет даже на то, чтобы уйти от меня, если я…

Он запнулся, и карисса спросила:

— Если ты изменишь ей?

— Не ей, — ответил Маран, — себе.

— У меня есть такая картина, — сказал художник. — Едем.

Когда Маран подошел к кариссе, которая, как обычно, протянула ему руку, она тихо спросила:

— Ты пропустил одну деталь в своем портрете. А какая она ночью?

Маран только улыбнулся.

— Ответь мне. Мне важно знать.

— Она возненавидела бы рассветы, если б я позволил ей замечать их, — сказал Маран после короткой паузы.

— Нет, — вздохнула карисса. — Я уже думала было, что мы с ней схожи. Но нет. Скажи, это правда, что ты собираешься нас покинуть?

— Возможно, уже завтра я заеду к тебе проститься.

— Жаль. Мне будет очень не хватать наших дружеских бесед.

— Мне тоже.

— Но ты приедешь еще?

— Думаю, что да.

Дан про себя подивился уверенности, с какой Маран дал этот ответ.

Художник повел себя необычно. Открыв дверь в тесную, скудно обставленную комнату, где не было ничего, кроме продолговатого стола из темного дерева со странно шершавой поверхностью и нескольких полукресел с кожаной обивкой, он предложил гостям сесть, исчез на минуту, появился с единственной картиной — небольшим, примерно тридцать на сорок, полотном в тонкой, выступающей на пару сантиметров белой рамке, и повесил ее на вбитый, видимо, специально для этого в стену крюк.

— Вот та картина, о которой я тебе говорил, — сказал он, испытующе глядя на Марана.

Такую картину Дан видел здесь впервые. По манере письма она напоминала импрессионистов, по сути… Серебристо-серый песок, сквозь который там и тут с трудом пробиваются сухие, ломкие корни или стебли, изгибаются, снова уходят в песок, а в центре не то куст, не то костер, скорее, оба вместе, оранжево-желто-красные языки пламени и оранжево-желто-красные цветы, все перемешано, одно переходит в другое. Отличная картина.

— Ну как? — спросил художник.

— Это именно то, что надо, — отозвался Маран. — Замечательная вещь. Сколько ты за нее хочешь?

— Нисколько. Это подарок.

— Чего ради? Ты же меня в первый раз видишь.

— Мне так захотелось. — Художник помолчал и добавил: — Мне понравилось твое описание.

Он снял картину с крюка, осторожно завернул в мягкую, похожую на ткань бумагу, натянув ее так, чтобы она не касалась поверхности полотна, и положил перед Мараном на стол.

— Возьми.

Маран не шевельнулся. Дан видел, что он колеблется. Наконец он поднял глаза на стоявшего напротив художника и сказал:

— Я вижу лишь один способ поблагодарить тебя.

И, не отрывая от того взгляда, медленно снял с шеи цепь с бляхой и положил на стол. Потом снял цепочку с медальоном и расстегнул воротник и верхние пуговицы рубашки, открыв шею и грудь. Дан судорожно вздохнул. Художник не двинулся с места, но повернул голову и посмотрел на Дана. Тот не понял бы смысл этого взгляда, но Маран сказал тоном приказа:

— Дан!

И Дан осознал, чего от него ждут.

С бьющимся сердцем он потянул с шеи цепь и тоже расстегнул пуговицы. И тогда художник без колебаний рывком скинул с себя не только цепь, но и саму рубашку.

Дан перевел дух.

Маран улыбнулся.

Художник сел напротив и спросил:

— Вы издалека, как я понял? Карисса говорила о вашем скором отъезде.

— Мы с дальних островов, — сказал Маран.

— А я из Астина.

— Таких, наверно, немного? — спросил Маран. — Мало кто выживает?

— Есть способ, — объяснил художник. — В деревнях рождается и умирает много детей. И часто родители умершего младенца хоронят его тайно, сохраняя его имя для возможного ребенка с возвращением. Так выжил и я. У меня был старший брат, родившийся на год раньше. Он умер в младенчестве, и ко мне перешли его имя и свидетельство о регистрации. Так что нас больше, чем кажется. Хотя все равно немного. И… Там не остается почти никто. Ведь если нас разоблачают в Стану или Пунассу, нас только запирают. Тюрьма не смерть.

— А в Астине значит?..

— В Астине мы рождаемся со смертным приговором. Какая разница, когда привести его в исполнение.

Дан смотрел с ужасом, и художник усмехнулся.

— Не советую вам ездить туда. Можно не вернуться.

— Мы там уже побывали, — отозвался Маран спокойно. — Скажи мне, Крип, так только в Астине?