Геннадий Якушин - Волк

— Я сделаю все, как вы говорите, Василий Максимович. Но объясните, что произошло? — обращается к бате Данилов.

— Пиратский корабль в бухте сидит на мели. Мне думается, бандиты догадываются, что мы затаились здесь. Уходи, Сергей Александрович, как можно скорей уходи! — нетерпеливо говорит отец.

— Хоть в двух словах скажите, что вы задумали? — волнуется Данилов.

— Пока сам толком не знаю, что буду делать. Обстановка покажет. Правда, мысли некоторые есть. Не говорю, потому что боюсь спугнуть. Японца мне сюда давайте, и скорее, — торопит он Сергея Александровича.

Самурай входит в каюту кланяясь. Отец указывает ему на стул. Он садится, поднимает на батю глаза и застывает в ожидании.

— Из нашей прошлой встречи, — начинает разговор отец, — можно сделать вывод, что ты хочешь жить. Правильно?

— Правильно. Все, что есть живого на земле, хочет жить, — ухмыляется японец.

— Давай без философии и конкретно, — осаживает его батя.

— Что вы от меня хотите? — спрашивает японец.

— Вот тебе карандаш и бумага. Черти схему корабля, охотящегося за нами. Особое внимание удели точкам хранения боеприпасов! — приказным тоном говорит отец.

— Господин офицер, это современное судно. На нем порох в бочках не хранят, — снисходительно взглянув на батю, отвечает самурай.

— Ты правильно на прошлом допросе заметил, что я человек хорошо подготовленный. Это действительно так. Тебя я тоже понял, и давай без игр. Или ты со мной сотрудничаешь или… — выразительно смотрит отец на японца.

— Хорошо, я все начерчу, — торопливо соглашается самурай.

— И еще учти! На операцию пойдешь со мной и ты, — сотворив японскую улыбку, заявляет батя.

По окончании работы с самураем он передает схему Игорю. Тот минут пятнадцать-двадцать изучает ее и определяет, что ей можно верить. Затем намечает точки для установки мин с часовым механизмом.

Отец, выяснив у наблюдателей Савельева и Маркова, что в лагере бандитов ничего подозрительного не происходит, начинает размещать солдат на господствующих высотах над ним. На каждой — устанавливается крупнокалиберный пулемет и гранатомет.

Как только судно с золотом скрывается за горизонтом, в небо взмывает голубая ракета — сигнал к бою. Мощная стена огня дугой охватывает лагерь пиратов. В первые минуты боя в лагере противника начинается паника. У бандитов лишь одно желание — скрыться от бьющего с гор шквального огня.

Именно в эти минуты отец, боцман и японец вплавь добираются до сидящего на мели судна и с помощью кошек поднимаются с тремя минами на палубу. Среди общей паники они остаются незамеченными. Батя с японцем направляются в носовую часть судна, а Игорь — в кормовую. Батя закрепляет обе мины и включает часовой механизм на взрыв через десять минут. Закончив работу, он под дулом пистолета приказывает японцу прыгать за борт. Но тот бросается бежать. И тут отец видит, что два японских офицера выводят на палубу Игоря. Боцман кричит:

— Спасайся, Василий! — И тут же падает от удара прикладом по голове. Батя все-таки успевает выстрелить в пытающегося скрыться самурая, видит, как тот падает на палубу, и только после этого бросается в море.

Первый взрыв поднимает отца высоко над водой, несколько раз прокручивает в воздухе, а затем с такой силой бросает, что он влетает в глубь моря торпедой. Второго и третьего взрыва отец уже не слышит.

Очнувшись распластанным на берегу, батя первым делом видит чадящий изуродованный железный скелет корабля. Остатки судна осыпают бухту стальным дождем крупных и мелких осколков. Это рвутся снаряды, до которых добирается огонь. С полчаса длится предсмертная канонада, а потом наступает мертвая тишина. Но длится она недолго. Буквально через несколько минут после окончания канонады с гор спускаются солдаты отца.

С бандитским кораблем и его командой покончено. Над бухтой взвивается красный флаг. Дальнейшая работа отца по доставке золота в США проходила без приключений.

— Все, рассказ завершен, — говорю я и оглядываю своих маленьких слушателей, которые, как птенцы в гнезде, сидят на моей постели, подняв головки и раскрыв рты. Затем перевожу взгляд на Никиту и хозяйку, которых, кажется, тоже заинтересовало мое повествование.

— Скажите, пожалуйста, — спрашивает меня девочка, что постарше, — а боцман остался жив?

— Остался, — отвечаю я, — и был награжден, как отец и остальные участники операции.

Утром, провожая нас, хозяйка подает нам узелок:

— Здесь, ребятки, колбаса, сыр, сало и хлеб. Все, что осталось от ужина. Спасибо вам.

Никита смущенно прячет руки за спину и отходит от женщины в сторону. Я беру его за плечо, поворачиваю к двери и говорю всем остающимся в доме:

— Прощайте! Нам было очень хорошо с вами.

Мы едем с полчаса, я замечаю чайную и предлагаю солдату свернуть к ней, чтобы позавтракать. Заказываю два мясных рагу с картофельным пюре и два чая. Едим мы молча, уткнувшись в свои тарелки.

Уже почти у Мценска Никита не выдерживает.

— Ну, чего ты молчишь? — обращается он ко мне.

Я тут же отвечаю:

— Того же, что и ты.

— Ну, почему у нас с тобой утром кусок в горле не застрял?! — орет солдат.

— Кончай! Не будь фраером. Ты сам-то, думаю, вкус шоколада в Москве только и узнал, — со скрытой злобой говорю я Никите.

— Ну, понятно, ты его каждый день лопаешь из отцовских пайков, — с издевкой отвечает солдат.

— Да, я с детства знаю вкус шоколада, в том числе и из отцовских пайков, — сухо парирую я.

— А я вот, как и те детишки, картошки досыта не всегда ел. Тебе это понятно?! — вновь кричит Никита.

— Солдат, тебе приказано доставить меня до села Шарлино. Если ты на меня будешь и дальше так орать, то я могу и удрать от тебя.

Никита замолкает, а через некоторое время я слышу, как он всхлипывает. Я начинаю его презирать. Меня не волнуют его слезы. Навидался я этих правдолюбцев, которые сначала нажрутся, а потом о голодных слезы льют. Дружеских бесед у меня с солдатом больше не было, мы говорили только по делу.

Прошло более двух месяцев, как я живу на родине отца в селе Шарлино на Орловщине у его брата Кирилла. В нескольких километрах от Шарлино деревня Вороновка, откуда родом мать. Все это время я работал подсобным рабочим на строительстве колхозного клуба, никуда не выезжал и дергался при виде любой появляющейся на дороге легковушки. А сегодня я просыпаюсь каким-то новым человеком. Выхожу на крыльцо, снимаю рубаху и наслаждаюсь утренним солнышком.

За плетнем идет молодая цыганка. Чем-то она меня тревожит. Выглядит очень даже привлекательно в своем длинном до земли цветастом платье. Она не идет, а плывет. Но плывет как-то ненормально.