Эдвард Лернер - «Если», 2002 № 01

И если ему удавалось закричать громче, его мозг выгадывал долю секунды, чтобы совершить движение вперед. Он полз, прижимаясь животом к земле, и за последний час преодолел по крайней мере семь футов.

Его руку и голову можно было уже разглядеть с проселочной дороги, пересекавшей лес.

На одном чувственном уровне он ощущал лишь боль и слышал лишь свои крики. Но на другом — он был полностью и даже подчеркнуто открыт для мира, окружавшего его: стеблей травы у самых глаз, сучьев кустарника над головой, тишины, охватившей лес. Он даже увидел небольшой пикап, что остановился на обочине рядом с ним.

Обветренное лицо человека, вылезшего из машины, было испещрено глубокими морщинами. Одет он был просто и, вернее всего, был фермером. Он дотронулся до рукава Ривелла и спросил:

— Тебе плохо, парень?

— Васе… — кричал Ривелл. — Вассток!

— Тебя можно с места тронуть? — спросил фермер.

— Да-а-а, — завопил Ривелл. — На вассто-о-о…

— Я отвезу тебя к доктору.

Боль не утихла, когда фермер втащил Ривелла в свой пикап и положил на пол. Теперь он находился на максимальном расстоянии от передатчика. Боль достигла предела.

Фермер засунул в рот Ривеллу скатанный в трубку платок.

— Закуси его, — сказал он, — так будет легче.

Легче не стало, но крики заглохли. И он был благодарен фермеру. Собственный бесконтрольный вопль бесил его.

Он все запомнил.

И как они ехали сквозь густеющие сумерки, и как фермер втащил его в здание колониального вида, внутри переделанное в клинику. Он запомнил и лицо доктора, который потрогал его лоб и потом в сторонке поблагодарил фермера за то, что он привез Ривелла.

Они коротко поговорили, затем фермер уехал, а доктор вернулся к Ривеллу.

Доктор был молод, рыж и краснолиц. Он был одет в белый халат. Он был обозлен.

— Вы из тюрьмы, что ли? — спросил он.

Ривелл умудрился дернуть головой, что должно было означать согласие. Ему казалось, что подмышки распороты льдышками, кожу с шеи содрали наждаком, и некто безжалостный беспрестанно выкручивает ему локти и колени, словно его разделывают, как вареную курицу. Все тело было утыкано иголками, нервы разрезаны бритвами, а мышцы разбиты молотком. Чьи-то пальцы выдавливали глаза из глазниц. И в то же время гений, выдумавший эту боль, оставил в неприкосновенности мозг, чтобы несчастный не мог потерять сознание и забыть о мучениях.

— Бывают люди хуже зверей, — сказал доктор. — Я постараюсь извлечь это из вашего тела. Я не знаю, что у меня получится, нам не положено знать, как устроен датчик, но я постараюсь избавить вас от него.

Он отошел и вскоре вернулся со шприцем.

— Сейчас вы заснете, — пообещал он.

— О-о-о-о…

— Его там нет. Его вообще нет в лесу!

Уордмен уничтожил доктора взглядом, но понимал, что придется смириться с этой вестью.

— Понятно, — произнес он. — Кто-то увез его. У него был сообщник.

— Сомневаюсь, — возразил доктор. — Любой, кто посмеет помочь беглецу, закончит свои дни здесь.

— И тем не менее, — возразил Уордмен, — я вызову полицию штата. Он ушел к себе в кабинет.

Через два часа ему позвонили из полиции. Они опросили местное население и сумели отыскать фермера, который подобрал у дороги раненого человека и отвез к доктору Оллину в Бунтаун. В полиции были убеждены, что фермер ни в чем не замешан и действовал из лучших побуждений.

— Но не доктор, — заметил Уордмен. — Он-то догадался сразу.

— Да, сэр. Мы тоже так полагаем.

— И он не сообщил, куда надо…

— Нет, сэр.

— Вы его уже забрали?

— Не успели. Мы только что закончили допрос фермера.

— Я хочу поехать с вами. Подождите меня.

— Слушаюсь, сэр.

Уордмен сел в «скорую помощь», на которой они отвезут обратно Ривелла. Сопровождаемые двумя машинами полиции штата, они бесшумно подъехали к клинике, ворвались в операционную, где доктор Оллин мыл инструменты.

Он спокойно посмотрел на незваных гостей и сказал:

— Я вас ждал.

Уордмен подошел к операционному столу, на котором лежал еще не пришедший в себя пациент.

— Это Ривелл, — кивнул он.

— Ривелл? — доктор Оллин в изумлении смотрел на операционный стол. — Поэт Ривелл?

— Вы что, не знали об этом? Тогда какого черта вы его оперировали?

Вместо ответа Оллин пригляделся к тюремщику:

— А вы будете тот самый Уордмен?

— Да, я тот самый Уордмен.

— Тогда я должен возвратить вам вот это…

И он протянул тюремщику миниатюрный датчик.

Потолок был бел и чист.

Ривелл мысленно писал на нем, но ничего из этого не получалось. Тогда он закрыл глаза и написал на внутренней стороне века одно слово: «Забвение».

Он услышал, как некто вошел в палату, но открыл глаза не сразу, так трудно было совершить это усилие. Он увидел мрачного Уордмена, который остановился в ногах койки.

— Как вы себя чувствуете, Ривелл? — спросил он.

— Я размышляю о забвении, — ответил Ривелл. — Я хочу написать стихотворение об этом.

Он поглядел в потолок, но потолок был чист.

— Вы просили у меня перо и бумагу, — напомнил Уордмен. — Ваша просьба удовлетворена.

Ривелл взглянул на него, ощутив вспышку надежды. Но тут же все понял.

— Вот вы о чем, — сказал он. Уордмен нахмурился и спросил:

— Вы что, удивлены? Я, кажется, ясно сказал: можете получить бумагу и ручку.

— А взамен я должен обещать вести себя примерно?

Уордмен схватился за спинку кровати.

— Что с вами творится? Вам отсюда не убежать. Хотя бы теперь вы в этом убедились?

— Вы хотите сказать, что я не смогу вас победить? Но я и не проиграю. Это ваша игра, ваши правила, ваша территория, даже ваше оборудование. И если я сведу матч к ничьей, это уже будет достижением.

— Вы все еще воображаете, что это игра, — с иронией спросил Уордмен. — И в ней нет ничего настоящего. А хотите поглядеть, что вы натворили?

Он отступил в сторону, сделал знак рукой — и в палату ввели доктора Оллина.

Уордмен спросил:

— Вы помните этого человека?

— Я его помню.

— Через час ему имплантируют «Стража», — пообещал Уордмен. — И это ваша заслуга. Можете этим гордиться.

Ривелл посмотрел в глаза Оллину и произнес:

— Простите меня.

Оллин улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Не просите прощения. Я надеялся, что открытый суд поможет избавить мир от «Стражей» и подобной ему мерзости.

— Вы скроены по одной мерке, — заключил Уордмен. — Вы можете кликушествовать в расчете на дешевые эмоции толпы. Ривелл старается вызывать их своими так называемыми стихами, а вы, доктор, идиотской речью, которую произнесли в суде.